И чувствуя, что смерть его недалека,
Я тотчасъ предложилъ позвать духовника,
Но онъ, казалося, не понялъ, и ни слова
Мнѣ не отвѣтилъ.
Нѣтъ? Я умоляю снова,
Не скройте отъ меня буквально ничего,
Мой старый другъ: всѣ тѣ, кто утѣшалъ его
Въ тяжелые часы унынья и страданья—
(Вы можете о томъ сказать безъ колебанья)—
Вѣдь это были все: товарищи, друзья,
Не болѣе?
О томъ могу завѣрить я.
И все же… да, теперь молчанье не у мѣста,
Я выскажусь. Вѣдь я была его невѣста,
Вы знаете. Когда, къ извѣстности стремясь
И славѣ, онъ, съ тоской въ душѣ, покинулъ насъ,—
Я знаю, что, среди веселья и безпечной
Парижской жизни, онъ остался вѣренъ мнѣ
И долго обо всемъ писалъ чистосердечно.
Но что̀ такъ измѣнить могло его вполнѣ—
Вы знаете одинъ… Вліянье очевидно
Какой-то женщины и низкой и безстыдной…
Кому онъ поддался? Скажите, кто она?
Я тайну барина вовѣки не нарушу.
И чувствуя, что смерть его недалека,
Я тотчас предложил позвать духовника,
Но он, казалося, не понял, и ни слова
Мне не ответил.
Нет? Я умоляю снова,
Не скройте от меня буквально ничего,
Мой старый друг: все те, кто утешал его
В тяжелые часы унынья и страданья —
(Вы можете о том сказать без колебанья) —
Ведь это были всё: товарищи, друзья,
Не более?
О том могу заверить я.
И всё же… да, теперь молчанье не у места,
Я выскажусь. Ведь я была его невеста,
Вы знаете. Когда, к известности стремясь
И славе, он, с тоской в душе, покинул нас, —
Я знаю, что, среди веселья и беспечной
Парижской жизни, он остался верен мне
И долго обо всём писал чистосердечно.
Но что́ так изменить могло его вполне —
Вы знаете один… Влиянье очевидно
Какой-то женщины и низкой и бесстыдной…
Кому он поддался? Скажите, кто она?
Я тайну барина вовеки не нарушу.
