Что онъ найдетъ и крестъ, и погребенье,
20 За нимъ изъ сумрака слѣдитъ голодный волкъ.
Разсѣется ли мракъ—зловѣщій, какъ могила?
Погасли молніи, затмилися свѣтила?
И въ небесахъ—безрадостная мгла,
Глубокая, густая, какъ смола.
25 Разсѣется ли мракъ—зловѣщій, какъ могила?
Надежда ясная угасла, какъ свѣча
Въ окнѣ гостинницы, и путники влача
Усталыя, израненыя ноги,
Въ стѣнахъ ея не отдохнутъ съ дороги.
30 Надежда ясная угасла, какъ свѣча.
Скажи: тебѣ не жаль подпавшихъ осужденью?
Безжалостный ты знаешь приговоръ?
Знакомъ тебѣ отравленный укоръ,
Которому сердца являются мишенью?
35 Скажи, тебѣ не жаль подпавшихъ осужденью?
О, невозвратное! Я власть твою кляну.
Какъ муравей закравшись въ глубину,
Упорно, медленно подтачиваетъ зданье—
Подтачиваешь ты намъ душу въ основаньѣ,
40 О, невозвратное, я власть твою кляну!
Что он найдёт и крест, и погребенье,
20 За ним из сумрака следит голодный волк.
Рассеется ли мрак — зловещий, как могила?
Погасли молнии, затмилися светила?
И в небесах — безрадостная мгла,
Глубокая, густая, как смола.
25 Рассеется ли мрак — зловещий, как могила?
Надежда ясная угасла, как свеча
В окне гостиницы, и путники влача
Усталые, израненые ноги,
В стенах её не отдохнут с дороги.
30 Надежда ясная угасла, как свеча.
Скажи: тебе не жаль подпавших осужденью?
Безжалостный ты знаешь приговор?
Знаком тебе отравленный укор,
Которому сердца являются мишенью?
35 Скажи, тебе не жаль подпавших осужденью?
О, невозвратное! Я власть твою кляну.
Как муравей закравшись в глубину,
Упорно, медленно подтачивает зданье —
Подтачиваешь ты нам душу в основанье,
40 О, невозвратное, я власть твою кляну!
