и сгубилъ дѣвушку и все ея племя. Знать, правду говорятъ люди: »Сирота, ей и утопиться вольно!« Сказалъ и покачалъ сѣдой головой.
»А почему же намъ не погулять у нихъ на свадьбѣ?« отозвался Опанасъ Бобрикъ, взявшись подъ бока. »Жаль дѣвки, да ужъ дѣла не поправишь! По крайней мѣрѣ погуляли бы!«
»Старая, забубенная голова!« говоритъ ему Петро, »опомнись! Ты бъ и тамъ въ плясъ пустился, гдѣ всѣ добрые люди печалются да плачутъ горько.«
»Да что́ жъ, пане брате! Плачешь-плачешь, да и чихнешь.«
»Не слѣдъ теперь шутить, панъ Опанасъ«, прикрикнули всѣ въ одинъ голосъ: »не до смѣху, когда такое дѣло дѣлается. Ты хоть своей сѣдой головы не срами, если ужъ не почитаешь козачества!«
»А ну-те васъ; полно! Вотъ взаправду разорались, словно на дурака! Не идти, такъ и не идти; и не пойду! А дѣвушка-то козацкаго роду,—надо бы и танцевъ козацкихъ на ея свадьбѣ; да вѣдь съ вами не сговоришь. То-то жалко!«
Молодые стоятъ, и глазъ не поднимутъ.
»Дай же вамъ, Боже, счастье и таланъ!
и сгубил девушку и всё её племя. Знать, правду говорят люди: «Сирота, ей и утопиться вольно!» Сказал и покачал седой головой.
«А почему же нам не погулять у них на свадьбе?» отозвался Опанас Бобрик, взявшись под бока. «Жаль девки, да уж дела не поправишь! По крайней мере погуляли бы!»
«Старая, забубенная голова!» говорит ему Петро, «опомнись! Ты б и там в пляс пустился, где все добрые люди печалются да плачут горько.»
«Да что́ ж, пане брате! Плачешь-плачешь, да и чихнешь.»
«Не след теперь шутить, пан Опанас», прикрикнули все в один голос: «не до смеху, когда такое дело делается. Ты хоть своей седой головы не срами, если уж не почитаешь козачества!»
«А ну-те вас; полно! Вот взаправду разорались, словно на дурака! Не идти, так и не идти; и не пойду! А девушка-то козацкого роду, — надо бы и танцев козацких на её свадьбе; да ведь с вами не сговоришь. То-то жалко!»
Молодые стоят, и глаз не поднимут.
«Дай же вам, Боже, счастье и талан!
