дить, ни услужить, какъ слѣдуетъ; будемъ мы только на нее глядѣть, какъ на куклу писанную.«
Сказала, вышла да такъ дверьми стукнула, что всѣ стульчики подскакнули, какъ живые.
Вижу я—худо мнѣ у нихъ будетъ. Гдѣ же это слыхано, гдѣ видано, чтобы дитя съ родною матерью такъ дурно обходилось?
А старуха и слова дочкѣ не промолвила.
»Вари обѣдъ, молодица«, говоритъ она мнѣ. Разсказала мнѣ всѣ свои порядки, научила, какъ и что́ дѣлать, и оставила меня одну въ хатѣ.
Къ обѣду пришелъ и мужъ ея изъ лавки,—такой высокой, черноволосый человѣкъ, съ веселыми, быстрыми глазами; въ синей чуйкѣ. Поклонился мнѣ и говоритъ: »Смотри, голубушка, не вѣтреничай,—будемъ жить друзьями.«
Спасибо ему, разогналъ онъ немного мою грусть этимъ добрымъ словомъ. Тяжела была моя работа, Боже мой, какъ тяжела! Цѣлый день, какъ есть, работаю; одного дѣла еще не кончаю, а другое уже дожидается. Старуха и сама не посидитъ ни минутки, сложа руки. А дочка такая ужъ была при-
дить, ни услужить, как следует; будем мы только на нее глядеть, как на куклу писанную.»
Сказала, вышла да так дверьми стукнула, что все стульчики подскакнули, как живые.
Вижу я — худо мне у них будет. Где же это слыхано, где видано, чтобы дитя с родною матерью так дурно обходилось?
А старуха и слова дочке не промолвила.
«Вари обед, молодица», говорит она мне. Рассказала мне все свои порядки, научила, как и что́ делать, и оставила меня одну в хате.
К обеду пришел и муж её из лавки, — такой высокой, черноволосый человек, с веселыми, быстрыми глазами; в синей чуйке. Поклонился мне и говорит: «Смотри, голубушка, не ветреничай, — будем жить друзьями.»
Спасибо ему, разогнал он немного мою грусть этим добрым словом. Тяжела была моя работа, Боже мой, как тяжела! Целый день, как есть, работаю; одного дела еще не кончаю, а другое уже дожидается. Старуха и сама не посидит ни минутки, сложа руки. А дочка такая уж была при-
