Молодица не хочетъ, а та нацѣпила ей монисто на шею, да и кричитъ: »Смотрите, смотрите, люди добрые, что у меня ли молодица, какъ калина, какъ яблочко, какъ панночка?«
»Да пустите же меня, Богъ съ вами!« отбивается отъ нея молодица. »Я и монисто ваше порву. Что́ это, право? что́ вы ко мнѣ привязались?« а сама вся застыдилась, покраснѣла, какъ вишенька, глаза блестятъ, и, досадно ей, и смѣется она. А москаль какой-то (онъ тутъ же старое желѣзо продавалъ) засмотрѣлся на нее, стоитъ и усмѣхается, и не слышитъ, какъ бойкій мѣщанинъ въ синей чуйкѣ его толкаетъ: »Москва, Москва! продаешь, что-ли, желѣзо?«
Постояли мы тамъ съ часъ, а можетъ и больше; идетъ къ намъ какая-то пожилая барыня.
»А нѣтъ ли тутъ такой молодицы, чтобъ помѣсячно нанялась?«
»Почему нѣтъ?« говорятъ всѣ. »Можно и на мѣсяцъ наняться.«
Вотъ и стали мы договариваться. Говоритъ та пани: »Дѣлай мнѣ то и то, и другое, и третье, и все,—и бѣли, и вари, и шей и мой; дамъ я тебѣ по цѣлковому въ мѣсяцъ.«
Молодица не хочет, а та нацепила ей монисто на шею, да и кричит: «Смотрите, смотрите, люди добрые, что у меня ли молодица, как калина, как яблочко, как панночка?»
«Да пустите же меня, Бог с вами!» отбивается от неё молодица. «Я и монисто ваше порву. Что́ это, право? что́ вы ко мне привязались?» а сама вся застыдилась, покраснела, как вишенька, глаза блестят, и, досадно ей, и смеется она. А москаль какой-то (он тут же старое железо продавал) засмотрелся на нее, стоит и усмехается, и не слышит, как бойкий мещанин в синей чуйке его толкает: «Москва, Москва! продаешь, что ли, железо?»
Постояли мы там с час, а может и больше; идет к нам какая-то пожилая барыня.
«А нет ли тут такой молодицы, чтоб помесячно нанялась?»
«Почему нет?» говорят все. «Можно и на месяц наняться.»
Вот и стали мы договариваться. Говорит та пани: «Делай мне то и то, и другое, и третье, и всё, — и бели, и вари, и шей и мой; дам я тебе по целковому в месяц.»
