приходится за кусокъ хлѣба служить, да угождать, да еще, можетъ быть, какому-нибудь недоброму, негодному человѣку. Придется и правду, и неправду терпѣть, ко всему привыкать придется. Узнаю чужую сторону, какова она есть. Всякаго горя да бѣды наберусь; никто меня жалѣть не станетъ, никто возлѣ меня не сядетъ, не погорюетъ со мной, слова добраго, ласковаго никто мнѣ не скажетъ. Извѣстно—чужіе люди! они хотя и добрые, да меня не знаютъ, и я ихъ тоже не знаю.
приходится за кусок хлеба служить, да угождать, да еще, может быть, какому-нибудь недоброму, негодному человеку. Придется и правду, и неправду терпеть, ко всему привыкать придется. Узнаю чужую сторону, какова она есть. Всякого горя да беды наберусь; никто меня жалеть не станет, никто возле меня не сядет, не погорюет со мной, слова доброго, ласкового никто мне не скажет. Известно — чужие люди! они хотя и добрые, да меня не знают, и я их тоже не знаю.
Рано-ранехонько я поднялась,—всѣ спятъ, еще и заря не занимается. Темно. Въ послѣдній разъ взглянула на дѣтей, на брата; и невѣстки мнѣ жалко стало. Взяла свой мѣшочекъ и вышла тихонько изъ хаты. Иду, иду и не оглядываюсь. Вотъ и высокій курганъ, что за околицей зеленѣетъ. Взошла я на тотъ курганъ, да и взглянула на свое село; а солнышко всходитъ…. Село—какъ на ладони; такъ и замелькали у меня въ глазахъ бѣлыя хаты, колодезные столбы, зеленые садики и огороды. Вижу я отцовское подворье и ту кудрявую, вѣтвистую вербу,
Рано-ранехонько я поднялась, — все спят, еще и заря не занимается. Темно. В последний раз взглянула на детей, на брата; и невестки мне жалко стало. Взяла свой мешочек и вышла тихонько из хаты. Иду, иду и не оглядываюсь. Вот и высокий курган, что за околицей зеленеет. Взошла я на тот курган, да и взглянула на свое село; а солнышко всходит…. Село — как на ладони; так и замелькали у меня в глазах белые хаты, колодезные столбы, зеленые садики и огороды. Вижу я отцовское подворье и ту кудрявую, ветвистую вербу,
