земли не видать. Лепечутъ онѣ около меня, а мнѣ ихъ такъ жалко, что и словечка вымолвить не могу. За слезами свѣта Божія не вижу. Дѣти примѣтили, ласкать меня начали. »Тетя милая, что́ вы горюете? можетъ, вамъ нездоровится?« Обсѣли меня кругомъ, словно пташечки-щебетушечки. »Не плачьте«, уговариваютъ меня, а сами глаза мнѣ рученками закрываютъ.
земли не видать. Лепечут они около меня, а мне их так жалко, что и словечка вымолвить не могу. За слезами света Божия не вижу. Дети приметили, ласкать меня начали. «Тетя милая, что́ вы горюете? может, вам нездоровится?» Обсели меня кругом, словно пташечки-щебетушечки. «Не плачьте», уговаривают меня, а сами глаза мне рученками закрывают.
Передъ вечеромъ, слышу—братъ идетъ. Я отошла, да и сѣла въ уголку. Онъ вошелъ такой веселый. »Здорово, дѣточки, и ты, сестра!« За нимъ и невѣстка въ хату. Сѣли они ужинать, и дѣти съ ними.
»А ты зачѣмъ ужинать не идешь, сестра?«
»Спасибо, братецъ, не хочу.«
Онъ посмотрѣлъ на меня пристально, посмотрѣлъ женѣ въ глаза и покачалъ головою.
»Эхъ, эхъ, жена!« говоритъ, »это, я вижу, твои продѣлки. Не обижай сестры: грѣхъ тебѣ будетъ.«
»Что́ это за напасть за такая!« заговорила невѣстка: »Работница я у тебя, что ли, что мнѣ и слова нельзя сказать? Гоню я твою
Перед вечером, слышу — брат идет. Я отошла, да и села в уголку. Он вошел такой веселый. «Здорово, деточки, и ты, сестра!» За ним и невестка в хату. Сели они ужинать, и дети с ними.
«А ты зачем ужинать не идешь, сестра?»
«Спасибо, братец, не хочу.»
Он посмотрел на меня пристально, посмотрел жене в глаза и покачал головою.
«Эх, эх, жена!» говорит, «это, я вижу, твои проделки. Не обижай сестры: грех тебе будет.»
«Что́ это за напасть за такая!» заговорила невестка: «Работница я у тебя, что ли, что мне и слова нельзя сказать? Гоню я твою
