(о которой г. Страховъ былъ такъ тщательно освѣдомленъ) я далъ своимъ слушателямъ отдохнуть десять минутъ, прежде чѣмъ пригласилъ ихъ послѣдовать за мной въ дебри философскихъ разсужденій Данилевскаго, приводившихъ въ такой восторгъ г. Страхова. По какому же праву позволяетъ себѣ г. Страховъ увѣрять своихъ читателей, что «у меня было большое желаніе пуститься въ область философіи» и что я смѣшалъ науку съ философствованіемъ?
Но, можетъ быть, благоразумный читатель все же возразитъ: стоило ли тратить время на разборъ философскихъ измышленій Данилевскаго, когда такой поклонникъ его таланта, какъ г. Страховъ, не придаетъ имъ цѣны, даже избѣгаетъ говорить о нихъ? Но моя ли вина, если г. Страховъ, съ января по декабрь 1887 года, сдѣлалъ такіе успѣхи, что при обсужденіи естественно-историческаго вопроса сталъ предпочитать (платонически, правда) твердую почву науки, очевидно, зыбкой, по его мнѣнію, почвѣ философствованія? Въ окончательномъ выводѣ своей статьи Полное опроверженіе дарвинизма (январь 1887 г.) онъ высказалъ такой афоризмъ: «Опора ума можетъ бытъ только въ чувствѣ» — и успѣхъ Данилевскаго, въ значительной степени, приписывалъ его эстетическимъ чувствамъ, находя такое сантиментальное отношеніе къ естественно-историческимъ фактамъ «превосходнымъ» и «глубокомысленнымъ». А теперь, послѣ моего отвѣта, г. Страховъ отдѣлывается лаконическимъ замѣчаніемъ: не будемъ объ этомъ лучше говорить, — и меня же обвиняетъ въ желаніи философствовать[1]. Не лучше ли было съ этого начать и не провозглашать въ январѣ «превосходнымъ» и «глубокомысленнымъ» того, о чемъ въ декабрѣ оказывается удобнѣе не говорить?
Хорошо еще, еслибъ г. Страховъ, отказавшись на этотъ разъ отъ защиты философски-эстетическихъ разсужденій Данилевскаго, исполнилъ свое намѣреніе вполнѣ. Нѣтъ, еще въ послѣдній разъ, но за то въ самой возмутительной формѣ, не можетъ онъ себѣ отказать въ «весельѣ»[2] представить своимъ читателямъ мои мысли въ каррикатурно искаженной формѣ. Скрывъ охъ своихъ читателей, что я на двѣнадцати страницахъ подробно опровергаю основную философскую точку зрѣнія Данилевскаго (т.-е. его утвержденіе, что дарвинизмъ основанъ на нелѣпой случайности), онъ хочетъ
- ↑ Г. Страхова, очевидно, изъ себя выводитъ то, что каждый его ходъ мною предусмотрѣнъ и впередъ отраженъ. Я очень хорошо зналъ, что не отвѣть я на философствованія Данилевскаго, г. Страховъ отвѣтилъ бы мнѣ: ага, это не такъ легко, какъ считать тычинки да пестики, а если я отвѣчу, онъ поступитъ такъ, какъ поступилъ, будетъ глумиться, что натуралистъ пускается философствовать. Но я предупредилъ и то, и другое, т.-е. отвѣтилъ, но съ оговоркою, что пускаюсь въ разборъ этихъ философствованій потому, что вынужденъ къ тому восторгами г. Страхова. Г. Страхову оставалось сдѣлать то, что онъ сдѣлалъ, — скрыть все отъ читателя и со свойственною ему беззастѣнчивостью извратить положеніе, увѣряя, что это только у меня «было большое желаніе пуститься въ область философіи, даже поэзіи», тогда какъ онъ съ Данилевскимъ предпочитаютъ твердую почву науки.
- ↑ См. II главу.
(о которой г. Страхов был так тщательно осведомлен) я дал своим слушателям отдохнуть десять минут, прежде чем пригласил их последовать за мной в дебри философских рассуждений Данилевского, приводивших в такой восторг г. Страхова. По какому же праву позволяет себе г. Страхов уверять своих читателей, что «у меня было большое желание пуститься в область философии» и что я смешал науку с философствованием?
Но, может быть, благоразумный читатель всё же возразит: стоило ли тратить время на разбор философских измышлений Данилевского, когда такой поклонник его таланта, как г. Страхов, не придает им цены, даже избегает говорить о них? Но моя ли вина, если г. Страхов, с января по декабрь 1887 года, сделал такие успехи, что при обсуждении естественно-исторического вопроса стал предпочитать (платонически, правда) твердую почву науки, очевидно, зыбкой, по его мнению, почве философствования? В окончательном выводе своей статьи Полное опровержение дарвинизма (январь 1887 г.) он высказал такой афоризм: «Опора ума может быт только в чувстве» — и успех Данилевского, в значительной степени, приписывал его эстетическим чувствам, находя такое сантиментальное отношение к естественно-историческим фактам «превосходным» и «глубокомысленным». А теперь, после моего ответа, г. Страхов отделывается лаконическим замечанием: не будем об этом лучше говорить, — и меня же обвиняет в желании философствовать[1]. Не лучше ли было с этого начать и не провозглашать в январе «превосходным» и «глубокомысленным» того, о чём в декабре оказывается удобнее не говорить?
Хорошо еще, если б г. Страхов, отказавшись на этот раз от защиты философски-эстетических рассуждений Данилевского, исполнил свое намерение вполне. Нет, еще в последний раз, но за то в самой возмутительной форме, не может он себе отказать в «веселье»[2] представить своим читателям мои мысли в карикатурно искаженной форме. Скрыв ох своих читателей, что я на двенадцати страницах подробно опровергаю основную философскую точку зрения Данилевского (т. е. его утверждение, что дарвинизм основан на нелепой случайности), он хочет
- ↑ Г. Страхова, очевидно, из себя выводит то, что каждый его ход мною предусмотрен и вперед отражен. Я очень хорошо знал, что не ответь я на философствования Данилевского, г. Страхов ответил бы мне: ага, это не так легко, как считать тычинки да пестики, а если я отвечу, он поступит так, как поступил, будет глумиться, что натуралист пускается философствовать. Но я предупредил и то, и другое, т. е. ответил, но с оговоркою, что пускаюсь в разбор этих философствований потому, что вынужден к тому восторгами г. Страхова. Г. Страхову оставалось сделать то, что он сделал, — скрыть всё от читателя и со свойственною ему беззастенчивостью извратить положение, уверяя, что это только у меня «было большое желание пуститься в область философии, даже поэзии», тогда как он с Данилевским предпочитают твердую почву науки.
- ↑ См. II главу.
