Страница:Тимирязев - Бессильная злоба антидарвиниста.pdf/21

Эта страница выверена


— 17 —

ссылается, на которое онъ будто бы возражаетъ, у меня идетъ рѣчь не объ одной астрономіи, а именно объ астрономіи и исторіи (вмѣсто его психологіи), что вся моя аргументація въ томъ именно и заключается, что я ставлю біологію между астрономіей и исторіей (какъ у него между астрономіей и психологіей) и говорю, что если элементъ случайности, встрѣчаясь въ астрономіи и исторіи, не возбуждалъ ни въ комъ «тошноты», то почему же онъ спеціально долженъ вызвать это разстройство, встрѣчаясь въ промежуточной между ними области біологіи? Вотъ весь ходъ моего разсужденія. Астрономъ видитъ случайныя явленія, встрѣчающіяся на поверхности солнца, но это не мѣшаетъ ему изумляться, попрежнему, стройности цѣлаго, видѣть въ солнцѣ центральное свѣтило, управляющее движеніями планетъ, разливающее вокругъ себя свѣтъ и жизнь. Историкъ сознаетъ, что исторію дѣлаютъ люди, съ ихъ страстями, ошибками, предразсудками, и это, однако, не мѣшаетъ ему видѣть, что изъ борющихся случайныхъ единичныхъ стремленій слагается величественный процессъ историческаго прогресса. Точно также, если біологъ доказываетъ, что процессъ органическаго развитія, располагая такимъ же случайнымъ матеріаломъ, приводитъ его къ такому же изумительному результату, какъ и процессъ историческій, то я не вижу повода кричать, что отъ этой мысли должны «переворачиваться внутренности». Вотъ что я говорю; вотъ противъ чего долженъ былъ возражать г. Страховъ. Но, видно, это было не такъ легко, какъ скрыть мою настоящую мысль, выдать половину моего довода за цѣлый и беззастѣнчивостью своего тона, которую примутъ за правдивость, заставить читателя, пожалуй, дѣйствительно повѣрить, будто мнѣ въ голову не пришла такая простая мысль, что задача біологіи сложнѣе задачи астрономіи.

Да, логика мститъ за себя жестоко! Тѣхъ, кто не могутъ бороться ея чистымъ оружіемъ, она вынуждаетъ прибѣгать къ такому жалкому пріему, каково умышленное искаженіе мыслей своего противника.

Тот же текст в современной орфографии

ссылается, на которое он будто бы возражает, у меня идет речь не об одной астрономии, а именно об астрономии и истории (вместо его психологии), что вся моя аргументация в том именно и заключается, что я ставлю биологию между астрономией и историей (как у него между астрономией и психологией) и говорю, что если элемент случайности, встречаясь в астрономии и истории, не возбуждал ни в ком «тошноты», то почему же он специально должен вызвать это расстройство, встречаясь в промежуточной между ними области биологии? Вот весь ход моего рассуждения. Астроном видит случайные явления, встречающиеся на поверхности солнца, но это не мешает ему изумляться, по-прежнему, стройности целого, видеть в солнце центральное светило, управляющее движениями планет, разливающее вокруг себя свет и жизнь. Историк сознает, что историю делают люди, с их страстями, ошибками, предрассудками, и это, однако, не мешает ему видеть, что из борющихся случайных единичных стремлений слагается величественный процесс исторического прогресса. Точно также, если биолог доказывает, что процесс органического развития, располагая таким же случайным материалом, приводит его к такому же изумительному результату, как и процесс исторический, то я не вижу повода кричать, что от этой мысли должны «переворачиваться внутренности». Вот что я говорю; вот против чего должен был возражать г. Страхов. Но, видно, это было не так легко, как скрыть мою настоящую мысль, выдать половину моего довода за целый и беззастенчивостью своего тона, которую примут за правдивость, заставить читателя, пожалуй, действительно поверить, будто мне в голову не пришла такая простая мысль, что задача биологии сложнее задачи астрономии.

Да, логика мстит за себя жестоко! Тех, кто не могут бороться её чистым оружием, она вынуждает прибегать к такому жалкому приему, каково умышленное искажение мыслей своего противника.

V.
Стереотипъ.

Г. Страхову показалось, что онъ недостаточно еще эксплуатировалъ метафору Руссо; въ этой главѣ онъ снова къ ней возвращается, о чемъ свидѣтельствуетъ и типографскій терминъ, красующійся въ заголовкѣ.

Но да не подумаетъ читатель, что здѣсь идетъ рѣчь о всѣмъ намъ знакомомъ стереотипѣ, т.-е. металлической доскѣ. Нѣтъ, стереотипъ г. Страхова — это живое лицо, это — господинъ стереотипъ, ремесломъ, повидимому, паяльщикъ, а его непроизводительное занятіе заключается въ томъ, чтобы портить типографскій шрифтъ, спаивая Гуттенберговы подвижныя буквы, по нѣскольку, въ слова или цѣлыя строки. Для чего понадобилась г. Страхову эта аллегорическая личность, которую прогнали бы изъ всякой типографіи, — такъ для меня и осталось непонятнымъ. Вѣдь, съ г. Стра-

Тот же текст в современной орфографии
V.
Стереотип.

Г. Страхову показалось, что он недостаточно еще эксплуатировал метафору Руссо; в этой главе он снова к ней возвращается, о чём свидетельствует и типографский термин, красующийся в заголовке.

Но да не подумает читатель, что здесь идет речь о всем нам знакомом стереотипе, т. е. металлической доске. Нет, стереотип г. Страхова — это живое лицо, это — господин стереотип, ремеслом, по-видимому, паяльщик, а его непроизводительное занятие заключается в том, чтобы портить типографский шрифт, спаивая Гуттенберговы подвижные буквы, по нескольку, в слова или целые строки. Для чего понадобилась г. Страхову эта аллегорическая личность, которую прогнали бы из всякой типографии, — так для меня и осталось непонятным. Ведь, с г. Стра-


2