какомъ нибудь твердомъ неопровержимомъ основаніи. На какомъ же основаніи и въ какомъ отношеніи возбуждаютъ въ насъ сомнѣніе эти вещи, и какъ (иначе) мы могли бы называть ихъ? Прежде всего, что касается того (вещества), которое мы называемъ водою, то вѣдь мы видимъ (съ одной стороны), какъ оно (это — нѣчто) сгустившись обращается въ камни и въ землю, и какъ опять это же самое (нѣчто), бывъ разрѣжено и раздѣлено, становится вѣтромъ и воздухомъ, и какъ (въ свою очередь) воздухъ, бывъ вакаленъ, становится огнемъ (а съ другой наоборотъ видимъ), что огонь сгустившись и потухши, опять принимаетъ видъ воздуха, что воздухъ, собираясь въ одно мѣсто и сгущаясь, переходитъ въ облако и тучу, что изъ этихъ облаковъ и тучъ, когда овѣ еще болѣе становятся плотными, образуется льющаяся вода, и что изъ воды опять образуются земля и камни, и что такимъ образомъ все, какъ кажется, передаетъ взаимно другъ другу рожденіе будто въ круговоротѣ. Если же такъ, если ни одивъ изъ этихъ (элементовъ) не сохраняетъ въ себѣ всегда одного и тогоже образа, то кто не посрамилъ бы себя, еслибы все таки усиливался во что-бы ни стало доказывать, что одинъ какой-либо изъ нихъ, за исключеніемъ всѣхъ остальныхъ, на самомъ дѣлѣ есть именно то самое (чѣмъ онъ называется)? Нѣтъ, — ужъ, — этого у насъ не будетъ. Напротивъ, гораздо вѣрнѣе будетъ, если мы будемъ держаться относительно этого вотъ какого правила: когда мы видимъ, что какой либо предметъ, положимъ огонь, принимаетъ въ одно время одинъ видъ, въ другое — другой, то мы уже не вправѣ говорить "огонь есть вотъ этотъ предметъ", а долженъ подъ огнемъ разумѣть "таковое въ каждомъ случаѣ* (то есть то, что въ каждомъ случаѣ является такъ, какъ огонь, или то, что составляетъ сущность огня), и о водѣ не вправѣ говорить "вотъ это — вода" а должны именемъ воды обозначать "таковое всегда" (то есть, всегда одинаковую сущность воды); да и никакой другой изъ тѣхъ вещей, о которыхъ мы мнимъ давать ясное
каком нибудь твердом неопровержимом основании. На каком же основании и в каком отношении возбуждают в нас сомнение эти вещи, и как (иначе) мы могли бы называть их? Прежде всего, что касается того (вещества), которое мы называем водою, то ведь мы видим (с одной стороны), как оно (это — нечто) сгустившись обращается в камни и в землю, и как опять это же самое (нечто), быв разрежено и разделено, становится ветром и воздухом, и как (в свою очередь) воздух, быв вакален, становится огнем (а с другой наоборот видим), что огонь сгустившись и потухши, опять принимает вид воздуха, что воздух, собираясь в одно место и сгущаясь, переходит в облако и тучу, что из этих облаков и туч, когда ове еще более становятся плотными, образуется льющаяся вода, и что из воды опять образуются земля и камни, и что таким образом всё, как кажется, передает взаимно друг другу рождение будто в круговороте. Если же так, если ни одив из этих (элементов) не сохраняет в себе всегда одного и тогоже образа, то кто не посрамил бы себя, если бы всё-таки усиливался во что бы ни стало доказывать, что один какой-либо из них, за исключением всех остальных, на самом деле есть именно то самое (чем он называется)? Нет, — уж, — этого у нас не будет. Напротив, гораздо вернее будет, если мы будем держаться относительно этого вот какого правила: когда мы видим, что какой либо предмет, положим огонь, принимает в одно время один вид, в другое — другой, то мы уже не вправе говорить "огонь есть вот этот предмет", а должен под огнем разуметь "таковое в каждом случае* (то есть то, что в каждом случае является так, как огонь, или то, что составляет сущность огня), и о воде не вправе говорить "вот это — вода" а должны именем воды обозначать "таковое всегда" (то есть, всегда одинаковую сущность воды); да и никакой другой из тех вещей, о которых мы мним давать ясное
