осталось послѣ моихъ собственныхъ, отдалъ, разумвется, въ займы.
«И никогда не получили обратно?»
— Знаешь же ты русскаго мужика! Все получилъ до зерна. Правда, цѣна-то была уже другая… ну, да на сердцѣ за то было весело…
«Такъ васъ любятъ?» спросилъ Иванъ Васильевичъ.
— Самъ увидишь, какъ домой пріѣдемъ. Весь народъ сбѣжится. «Батюшка-де Василій Ивановичъ пріѣхалъ..» Старый и мальй, всѣ высыпятъ на господскій дворъ, кто съ гусемъ, кто съ медомъ, кто съ чѣмъ попало. — «Здравствуй-де, батюшка, Василій Ивановичъ. Что-де ты такъ долго къ намъ не жаловалъ. А мы-такъ о твоей милости стосковались.» — Здорово, православные. Чай поминали меня? — «Какъ, батюшка, не поминать. Ты сына моего отъ рекрутчины спасъ; ты, батюшка, домъ мнѣ построилъ; ты, батюшка, корову мнѣ далъ; ты, батюшка, дочь мою крестилъ; Дай Богъ тебѣ, батюшка, здравствовать.
Глаза Василія Ивановича засверкали; Иванъ Васильевичъ взглянулъ на него съ почтеніемъ… и самъ тарантасъ показался ему едва-ли не лучше самаго щегольскаго іохимскаго дормеза.
