изводимое гостинницей, никакъ не мирилось съ тѣмъ, что̀ ожидало ихъ.
Какъ всегда, оказалось, что послѣ вопроса о томъ, въ какую цѣну имъ угодно нумеръ, ни одного хорошаго нумера не было: одинъ хорошій нумеръ былъ занятъ ревизоромъ желѣзной дороги, другой — адвокатомъ изъ Москвы, третій — княгинею Астафьевой изъ деревни. Оставался одинъ грязный нумеръ, рядомъ съ которымъ къ вечеру обѣщали опростать другой. Досадуя на жену за то, что сбывалось то, чего онъ ждалъ, именно то, что въ минуту пріѣзда, тогда-какъ у него сердце захватывало отъ волненія при мысли о томъ, что̀ съ братомъ, ему приходилось заботиться о ней, вмѣсто того чтобы бѣжать тотчасъ-же къ брату, Левинъ ввелъ жену въ отведенный имъ нумеръ.
— Иди, иди! — сказала она, робкимъ, виноватымъ взглядомъ глядя на него.
Онъ молча вышелъ изъ двери, и тутъ же столкнулся съ Марьей Николаевной, узнавшей о его пріѣздѣ и не смѣвшей войти къ нему. Она была точно такая же, какою онъ видѣлъ ее въ Москвѣ: то же шерстяное платье, и голыя руки и шея, и то же добродушно-тупое, нѣсколько пополнѣвшее, рябое лицо.
— Ну что̀? Какъ онъ? что?
— Очень плохо. Не встаютъ. Они все ждали васъ. Они..... Вы..... съ супругой.
Левинъ не понялъ въ первую минуту того, что смущало ее, но она тотчасъ же разъяснила ему.
— Я уйду, я на кухню пойду, — выговорила она. — Они рады будутъ. Они слышали, и ихъ знаютъ и помнятъ заграницей.
Левинъ понялъ, что она разумѣла его жену, и не зналъ, что отвѣтить.
