слѣдить за нимъ, то, и не зная Двухъ Началъ, онъ не безъ интереса слушалъ его, такъ-какъ Голенищевъ говорилъ хорошо. Но Вронскаго удивляло и огорчало то раздраженное волненіе, съ которымъ Голенищевъ говорилъ о занимавшемъ его предметѣ. Чѣмъ дальше онъ говорилъ, тѣмъ больше у него разгорались глаза, тѣмъ поспѣшнѣе онъ возражалъ мнимымъ противникамъ, и тѣмъ тревожнѣе и оскорбленѣе становилось выраженіе его лица. Вспоминая Голенищева худенькимъ, живымъ, добродушнымъ и благороднымъ мальчикомъ, всегда первымъ ученикомъ въ корпусѣ, Вронскій никакъ не могъ понять причины этого раздраженія и не ободрялъ его. Въ особенности ему не нравилось то, что Голенищевъ, человѣкъ хорошаго круга, становился на одну доску съ какими-то писаками, которые его раздражали, и сердился на нихъ. Стоило ли это того? Это не нравилось Вронскому, но несмотря на то, онъ чувствовалъ, что Голенищевъ несчастливъ, и ему жалко было его. Несчастіе, почти умопомѣшательство, видно было въ этомъ подвижномъ, довольно красивомъ лицѣ въ то время, какъ онъ, не замѣчая даже выхода Анны, продолжалъ торопливо и горячо высказывать свои мысли.
Когда Анна вышла въ шляпѣ и накидкѣ и, быстрымъ движеніемъ красивой руки играя зонтикомъ, остановилась подлѣ него, Вронскій съ чувствомъ облегченія оторвался отъ пристально устремленныхъ на него жалующихся глазъ Голенищева, и съ новою любовію взглянулъ на свою прелестную, полную жизни и радости подругу. Голенищевъ съ трудомъ опомнился, и первое время былъ унылъ и мраченъ, но Анна, ласково расположенная ко всѣмъ (какою она была это время), скоро освѣжила его своимъ простымъ и веселымъ обращеніемъ. Попытавъ разные предметы разговора, она навела его на живопись, о которой онъ гово-
