одинъ изъ такихъ, и потому вдвойнѣ былъ радъ ему. Дѣйствительно, Голенищевъ держалъ себя съ Карениной, когда былъ введенъ къ ней, такъ, какъ только Вронскій могъ желать этого. Онъ, очевидно безъ малѣйшаго усилія, избѣгалъ всѣхъ разговоровъ, которые могли бы повести къ неловкости.
Онъ не зналъ прежде Анны, и былъ пораженъ ея красотой и еще болѣе тою простотой, съ которою она принимала свое положеніе. Она покраснѣла, когда Вронскій ввелъ Голенищева, и эта дѣтская краска, покрывшая ея открытое и красивое лицо, чрезвычайно понравилась ему. Но особенно понравилось ему то, что она тотчасъ же, какъ-бы нарочно, чтобы не могло быть недоразумѣній при чужомъ человѣкѣ, назвала Вронскаго просто Алексѣемъ, и сказала, что они переѣзжаютъ съ нимъ во вновь нанятый домъ, который здѣсь называютъ палаццо. Это прямое и простое отношеніе къ своему положенію понравилось Голенищеву. Глядя на добродушно-веселую, энергическую манеру Анны, зная Алексѣя Александровича и Вронскаго, Голенищеву казалось, что онъ вполнѣ понимаетъ ее. Ему казалось, что онъ понимаетъ то, чего она никакъ не понимала: именно то, какъ она могла, сдѣлавъ несчастіе мужа, бросивъ его и сына и потерявъ добрую славу, чувствовать себя энергически веселою и счастливою.
— Онъ въ гидѣ есть, — сказалъ Голенищевъ про тотъ палаццо, который нанималъ Вронскій. — Тамъ прекрасный Тинторетто есть. Изъ его послѣдней эпохи.
— Знаете что̀? Погода прекрасная, пойдемте туда, еще разъ взглянемъ, — сказалъ Вронскій, обращаясь къ Аннѣ.
— Очень рада, я сейчасъ пойду надѣну шляпу. Вы говорите, что жарко? — сказала она, остановившись у двери
