Въ душѣ ея, въ тотъ день, какъ она, въ своемъ коричневомъ платьѣ, въ залѣ Арбатскаго дома, подошла къ нему молча и отдалась ему, — въ душѣ ея въ этотъ день и часъ совершился полный разрывъ со всею прежнею жизнью, и началась совершенно другая, новая, совершенно неизвѣстная ей жизнь; въ дѣйствительности же продолжалась старая. Эти шесть недѣль были самое блаженное и самое мучительное для нея время. Вся жизнь ея, всѣ желанія, надежды были сосредоточены на одномъ этомъ непонятномъ еще для нея человѣкѣ, съ которымъ связывало ее какое-то еще болѣе непонятное, чѣмъ самъ человѣкъ, то сближающее, то отталкивающее чувство, а вмѣстѣ съ тѣмъ она продолжала жить въ условіяхъ прежней жизни. Живя старою жизнью, она ужасалась на себя, на свое полное непреодолимое равнодушіе ко всему своему прошедшему: къ вещамъ, къ привычкамъ, къ людямъ, любившимъ и любящимъ ее, къ огорченной этимъ равнодушіемъ матери, къ милому, прежде больше всего на свѣтѣ любимому нѣжному отцу. То она ужасалась на это равнодушіе, то радовалась тому, что̀ привело ее къ этому равнодушію. Ни думать, ни желать она ничего не могла внѣ жизни съ этимъ человѣкомъ; но этой новой жизни еще не было, и она не могла себѣ даже представить ее ясно. Было одно ожиданіе — страхъ и радость новаго и неизвѣстнаго. И теперь, вотъ-вотъ, — ожиданіе и неизвѣстность и раскаяніе въ отреченіи отъ прежней жизни, — все кончится, и начнется новое. Это новое не могло не быть страшно по своей неизвѣстности; но страшно или не страшно — оно уже совершилось еще шесть недѣль тому назадъ въ ея душѣ; теперь же только освящалось то, что̀ давно уже сдѣлалось въ ея душѣ.
Повернувшись опять къ аналою, священникъ съ трудомъ поймалъ маленькое кольцо Кити и, потребовавъ руку Ле-
