никнуть въ средину, толпились около оконъ, толкаясь, споря и заглядывая сквозь рѣшетки.
Больше двадцати каретъ уже были разставлены жандармами вдоль по улицѣ. Полицейскій офицеръ, пренебрегая морозомъ, стоялъ у входа, сіяя своимъ мундиромъ. Безпрестанно подъѣзжали еще экипажи, и то дамы въ цвѣтахъ съ поднятыми шлейфами, то мущины, снимая кепи или черную шляпу, вступали въ церковь. Въ самой церкви уже были зажжены обѣ люстры и всѣ свѣчи у мѣстныхъ образовъ. Золотое сіяніе на красномъ фонѣ иконостаса, и золоченая рѣзьба иконъ, и серебро паникадилъ и подсвѣчниковъ, и плиты пола, и коврики, и хоругви вверху у клиросовъ, и ступеньки амвона, и старыя почернѣвшія книги, и подрясники, и стихари, все было залито свѣтомъ. На правой сторонѣ теплой церкви, въ толпѣ фраковъ и бѣлыхъ галстуковъ, мундировъ и штофовъ, бархата, атласа, волосъ, цвѣтовъ, обнаженныхъ плечъ и рукъ, и высокихъ перчатокъ, шелъ сдержанный и оживленный говоръ странно-отдававшійся въ высокомъ куполѣ. Каждый разъ, какъ раздавался пискъ отворяемой двери, говоръ въ толпѣ затихалъ, и всѣ оглядывались, ожидая видѣть входящихъ жениха и невѣсту. Но дверь уже отворялась болѣе чѣмъ десять разъ, и каждый разъ это былъ — или запоздавшій гость или гостья, присоединявшіеся къ кружку званыхъ, направо, или зрительница, обманувшая или умилостивившая полицейскаго офицера, присоединявшаяся къ чужой толпѣ налѣво. И родные и посторонніе уже прошли чрезъ всѣ фазы ожиданія.
Сначала полагали, что женихъ съ невѣстой сію минуту пріѣдутъ, не приписывая никакого значенія этому запозданію. Потомъ стали чаще и чаще поглядывать на дверь, поговаривая о томъ, что не случилось ли чего-нибудь. Потомъ это опозданіе стало уже неловко, и родные и гости стара-
