свѣтомъ истины. Не такъ ли? Что̀ же вы отвѣтите ему, когда невинный малютка спроситъ у васъ: «папаша! кто сотворилъ все, что̀ прельщаетъ меня въ этомъ мірѣ — землю, воды, солнце, цвѣты, травы?» Неужели вы скажете ему: «я не знаю?» Вы не можете не знать, когда Господь Богъ по великой милости своей открылъ вамъ это. Или дитя ваше спроситъ васъ: «что̀ ждетъ меня въ загробной жизни?» Что̀ вы скажете ему, когда вы ничего не знаете? Какъ же вы будете отвѣчать ему? Предоставите его прелести міра и дьявола? Это не хорошо! — сказалъ онъ, и остановился, склонивъ голову на бокъ и глядя на Левина добрыми, кроткими глазами.
Левинъ ничего не отвѣчалъ теперь, не потому, что онъ не хотѣлъ вступать въ споръ со священникомъ, но потому, что никто ему не задавалъ такихъ вопросовъ, а когда малютки его будутъ задавать эти вопросы, еще будетъ время подумать, что̀ отвѣчать.
— Вы вступаете въ пору жизни, — продолжалъ священникъ, — когда надо избрать путь и держаться его. Молитесь Богу, чтобъ Онъ по своей благости помогъ вамъ и помиловалъ, — заключилъ онъ. «Господь и Богъ нашъ Іисусъ Христосъ, благодатію и щедротами своего человѣколюбія, да проститъ ти чадо»..... и окончивъ разрѣшительную молитву, священникъ благословилъ и отпустилъ его.
Вернувшись въ этотъ день домой, Левинъ испытывалъ радостное чувство того, что неловкое положеніе кончилось, и кончилось такъ, что ему не пришлось лгать. Кромѣ того, у него осталось неясное воспоминаніе о томъ, что то, что̀ говорилъ этотъ добрый и милый старичокъ, было совсѣмъ не такъ глупо, какъ ему показалось сначала, и что тутъ что-то есть такое, что̀ нужно уяснить.
«Разумѣется, не теперь», думалъ Левинъ, «но когда-ни-
