дурачка: «признаете ли вы, господинъ подсудимый, фактъ похищенія ветчины?» «Ась?»
Константинъ Левинъ уже отвлекся, и сталъ представлять предсѣдателя и Алешку-дурачка; ему казалось, что это все идетъ къ дѣлу.
Но Сергѣй Ивановичъ пожалъ плечами.
— Ну, такъ что̀ ты хочешь сказать?
— Я только хочу сказать, что тѣ права, которыя меня..... мой интересъ затрогиваютъ, я буду всегда защищать всѣми силами; что, когда у насъ у студентовъ дѣлали обыскъ и читали наши письма жандармы, я готовъ всѣми силами защищать эти права, защищать мои права образованія, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрогиваетъ судьбу моихъ дѣтей, братьевъ и меня самого; я готовъ обсуждать то, что̀ меня касается; но судить, куда распредѣлить сорокъ тысячъ земскихъ денегъ, или Алешу-дурачка судить, — я не понимаю и не могу.
Константинъ Левинъ говорилъ такъ, какъ-будто прорвало плотину его словъ. Сергѣй Ивановичъ улыбнулся.
— А завтра ты будешь судиться: что̀ же, тебѣ пріятнѣе было бы, чтобы тебя судили въ старой уголовной палатѣ?
— Я не буду судиться. Я никого не зарѣжу, и мнѣ этого не нужно. Ну ужъ! продолжалъ онъ, опять перескакивая къ совершенно нейдущему къ дѣлу, — наши земскія учрежденія и все это — похоже на березки, которыя мы натыкали, какъ въ Троицынъ день, для того, чтобы было похоже на лѣсъ, который самъ выросъ въ Европѣ, — и не могу я отъ души поливать и вѣрить въ эти березки!
Сергѣй Ивановичъ пожалъ только плечами, выражая этимъ жестомъ удивленіе тому, откуда теперь явились въ ихъ спорѣ эти березки, хотя онъ тотчасъ-же понялъ то, что̀ хотѣлъ сказать этимъ его братъ.
