не существующаго; а первый занимается единственно тѣмъ, что̀ въ самомъ дѣлѣ существуетъ, и, для изслѣдованія природы дѣйствительно существующаго, не оставляетъ ничего, что помогаетъ приблизиться къ истинѣ. Слѣдовательно, философъ въ Парменидѣ есть совершеннѣйшій діалектикъ.
Показавъ умѣстность и благовременность главнаго вопроса въ Политикѣ, переходимъ къ методѣ изложенія содержащагося въ немъ ученія. Съ этой стороны Политикъ во всѣ времена возбуждалъ множество недоумѣній, и иногда въ глазахъ изслѣдователей совершенно терялъ значеніе сочиненія серьезно-философскаго. Въ самомъ дѣлѣ, образъ разсужденій въ немъ оттѣняется такими особенностями, что цѣлому діалогу сообщаетъ характеръ странный, рѣзко отличающій его отъ простой формы всѣхъ прочихъ діалоговъ Платона, за исключеніемъ только Софиста и Парменида. Въ Политикѣ, кромѣ немногихъ мѣстъ, все наполнено странными какими-то дѣленіями родовъ на подчиненные имъ виды, вездѣ останавливаютъ наше вниманіе хитро и насильственно выведенныя заключенія; такъ что, читая эту книгу, кажется, идешь по непроходимымъ дебрямъ и колючимъ стезямъ какой-то дикой діалектики. Какую же имѣлъ причину Платонъ, вопреки своему обычаю, уклониться на этотъ тернистый путь разсужденій? Почему, оставивъ легкость и изящество обыкновенной сократической методы, онъ ухватился за эту скучную и почти невыносимую діалектику? — Мы думаемъ, что Платону, какъ въ Софистѣ, такъ особенно въ Политикѣ, захотѣлось представить образцы дѣленій, употребляемыхъ методою мегарскою, и съ ея методою поступить такимъ же образомъ, какъ поступилъ онъ съ ея ученіемъ, то есть, передразнить ее, искусно осмѣять и потомъ нечувствительно исправить ее оборотами методы сократической. На эту мысль прежде всего наводитъ насъ главный собесѣдникъ въ Политикѣ, элейскій иностранецъ. Хотя въ Софистѣ (p. 216 A. B) описывается онъ какъ человѣкъ, съ характеромъ не эристическимъ, умѣренный и сговор-
не существующего; а первый занимается единственно тем, что̀ в самом деле существует, и, для исследования природы действительно существующего, не оставляет ничего, что помогает приблизиться к истине. Следовательно, философ в Пармениде есть совершеннейший диалектик.
Показав уместность и благовременность главного вопроса в Политике, переходим к методе изложения содержащегося в нём учения. С этой стороны Политик во все времена возбуждал множество недоумений, и иногда в глазах исследователей совершенно терял значение сочинения серьезно-философского. В самом деле, образ рассуждений в нём оттеняется такими особенностями, что целому диалогу сообщает характер странный, резко отличающий его от простой формы всех прочих диалогов Платона, за исключением только Софиста и Парменида. В Политике, кроме немногих мест, всё наполнено странными какими-то делениями родов на подчиненные им виды, везде останавливают наше внимание хитро и насильственно выведенные заключения; так что, читая эту книгу, кажется, идешь по непроходимым дебрям и колючим стезям какой-то дикой диалектики. Какую же имел причину Платон, вопреки своему обычаю, уклониться на этот тернистый путь рассуждений? Почему, оставив легкость и изящество обыкновенной сократической методы, он ухватился за эту скучную и почти невыносимую диалектику? — Мы думаем, что Платону, как в Софисте, так особенно в Политике, захотелось представить образцы делений, употребляемых методою мегарскою, и с её методою поступить таким же образом, как поступил он с её учением, то есть, передразнить ее, искусно осмеять и потом нечувствительно исправить ее оборотами методы сократической. На эту мысль прежде всего наводит нас главный собеседник в Политике, элейский иностранец. Хотя в Софисте (p. 216 A. B) описывается он как человек, с характером не эристическим, умеренный и сговор-
