Въ Теэтетѣ, какъ извѣстно, испытывается и обличается положеніе тѣхъ, которые знаніе истины поставляли въ фантомахъ и правильныхъ мнѣніяхъ. Объ этомъ самъ Сократъ, въ присутствіи Ѳеодора киринейскаго, бесѣдуетъ съ Теэтетомъ такъ, что представляетъ какъ бы образецъ своего повивальнаго искусства, — чего также не должно упускать изъ виду. Но этотъ разговоръ, происходившій въ Аѳинахъ, передается Терпсіону мегарскому, въ Мегарѣ, въ домѣ Эвклида, чѣмъ удовлетворительно доказывается, что предпринимаемое разсужденіе объ этомъ предметѣ поставлено въ отношеніе къ философамъ мегарскимъ, и происходило тогда, когда Платонъ долженъ былъ находиться у нихъ. Потомъ, въ Софистѣ, который имѣлъ мѣсто на другой день послѣ Теэтета, разсужденіе переносится на элейцевъ: испытывается и отвергается положеніе ихъ объ одномъ, или о сущемъ, и вопросъ объ этомъ очень разумно поставляется такъ, что вмѣстѣ излагается ученіе о связи и сродствѣ существующаго съ не существующимъ. Но тутъ разсуждаетъ уже не Сократъ, а элейскій гость, приведенный Ѳеодоромъ въ общество вчерашнихъ его друзей, — разсуждаетъ мыслитель, пламенѣющій удивительною ревностію къ отъисканію истины, чрезвычайно привычный входить въ любимыя тонкости школы и какъ бы невольно расположенный мнѣнія мегарцевъ наклонять къ воззрѣніямъ Платона. Вопросъ выдвигается здѣсь о томъ, какимъ образомъ элейцы софиста и политика, то есть человѣка, обогащеннаго познаніями о дѣлахъ гражданскихъ, отличаютъ отъ философа, котораго то смѣшиваютъ съ софистами, то видятъ въ немъ особенно мудраго политика, то почитаютъ безумцемъ. По этому побужденію, сперва предполагается изслѣдовать, что̀ такое софистъ, и дѣло мало по малу приводится къ тому положенію, что истиннаго убѣжища софиста надобно искать въ не существующемъ. Послѣ того разсужденіе переходитъ къ изслѣдованію природы существующаго и не существующаго; и это изслѣдованіе производится такъ, чтобы вмѣстѣ съ тѣмъ раскры-
В Теэтете, как известно, испытывается и обличается положение тех, которые знание истины поставляли в фантомах и правильных мнениях. Об этом сам Сократ, в присутствии Феодора киринейского, беседует с Теэтетом так, что представляет как бы образец своего повивального искусства, — чего также не должно упускать из виду. Но этот разговор, происходивший в Афинах, передается Терпсиону мегарскому, в Мегаре, в доме Эвклида, чем удовлетворительно доказывается, что предпринимаемое рассуждение об этом предмете поставлено в отношение к философам мегарским, и происходило тогда, когда Платон должен был находиться у них. Потом, в Софисте, который имел место на другой день после Теэтета, рассуждение переносится на элейцев: испытывается и отвергается положение их об одном, или о сущем, и вопрос об этом очень разумно поставляется так, что вместе излагается учение о связи и сродстве существующего с не существующим. Но тут рассуждает уже не Сократ, а элейский гость, приведенный Феодором в общество вчерашних его друзей, — рассуждает мыслитель, пламенеющий удивительною ревностью к отысканию истины, чрезвычайно привычный входить в любимые тонкости школы и как бы невольно расположенный мнения мегарцев наклонять к воззрениям Платона. Вопрос выдвигается здесь о том, каким образом элейцы софиста и политика, то есть человека, обогащенного познаниями о делах гражданских, отличают от философа, которого то смешивают с софистами, то видят в нём особенно мудрого политика, то почитают безумцем. По этому побуждению, сперва предполагается исследовать, что̀ такое софист, и дело мало-помалу приводится к тому положению, что истинного убежища софиста надобно искать в не существующем. После того рассуждение переходит к исследованию природы существующего и не существующего; и это исследование производится так, чтобы вместе с тем раскры-
