Смѣло утверждаю, что форма правленія и самая лучшая и самая дурная — одна и та же. Вѣдь и монархія, и олигархія, и димократія могутъ быть раздѣлены надвое, такъ что произойдутъ шесть формъ правленія, отъ которыхъ должна быть отдѣлена та наилучшая, какъ седьмая: потому что монархія можетъ быть или царская, или тиранническая; олигархія объемлетъ собою аристократію и дурное владычество немногихъ; димократія пользуется своею властію или по законамъ, или насильственно и произвольно. Изъ этихъ формъ государства, монархія, говорю, бываетъ и самая лучшая и самая тягостная форма правленія. Власть немногихъ, по самой своей природѣ, стоитъ въ срединѣ. Владычество же толпы не такъ опасно, потому что не можетъ совершить ничего важнаго ни въ добрѣ, ни въ злѣ, такъ какъ власть здѣсь раздѣлена между многими. Поэтому весьма хорошо жить подъ димократическою формою правленія, если всѣ общественныя формы равно испорчены; а какъ скоро всѣ онѣ хороши, — жить подъ нею менѣе выгодно; тогда лучшею изъ всѣхъ и превосходнѣйшею должна показаться монархія. Но и надъ этою формою удивительно какъ высоко будетъ стоять форма, описанная нами прежде, въ которой мудрость царя имѣетъ силу живаго закона (p. 302 B — 303 A).
Изъ сказаннаго ясно, что всѣ эти лица, занимающіяся устройствомъ какъ бы тѣней того истиннаго государства, не знакомы какъ слѣдуетъ съ царскимъ и политическимъ искусствомъ; это скорѣе — пустые подражатели дѣйствительнаго политика, хвастливые обманщики, величайшіе изъ всѣхъ софистовъ софисты. Смотря на нихъ, мы, кажется, въ самомъ дѣлѣ видимъ, какъ въ миѳѣ, какую-то толпу центавровъ и сатировъ, которыхъ допустить въ общество того мудраго царя было бы весьма непослѣдовательно (p. 303 C).
Но по отдѣленіи этого, достойнаго своего имени, политическаго искусства отъ управленія прочихъ обществъ, остается еще разсмотрѣть нѣчто, для обсужденія очень трудное, потому что съ понятіемъ царя весьма сродное. Вѣдь
Смело утверждаю, что форма правления и самая лучшая и самая дурная — одна и та же. Ведь и монархия, и олигархия, и димократия могут быть разделены надвое, так что произойдут шесть форм правления, от которых должна быть отделена та наилучшая, как седьмая: потому что монархия может быть или царская, или тираническая; олигархия объемлет собою аристократию и дурное владычество немногих; димократия пользуется своею властью или по законам, или насильственно и произвольно. Из этих форм государства, монархия, говорю, бывает и самая лучшая и самая тягостная форма правления. Власть немногих, по самой своей природе, стоит в средине. Владычество же толпы не так опасно, потому что не может совершить ничего важного ни в добре, ни в зле, так как власть здесь разделена между многими. Поэтому весьма хорошо жить под димократическою формою правления, если все общественные формы равно испорчены; а как скоро все они хороши, — жить под нею менее выгодно; тогда лучшею из всех и превосходнейшею должна показаться монархия. Но и над этою формою удивительно как высоко будет стоять форма, описанная нами прежде, в которой мудрость царя имеет силу живого закона (p. 302 B — 303 A).
Из сказанного ясно, что все эти лица, занимающиеся устройством как бы теней того истинного государства, не знакомы как следует с царским и политическим искусством; это скорее — пустые подражатели действительного политика, хвастливые обманщики, величайшие из всех софистов софисты. Смотря на них, мы, кажется, в самом деле видим, как в мифе, какую-то толпу центавров и сатиров, которых допустить в общество того мудрого царя было бы весьма непоследовательно (p. 303 C).
Но по отделении этого, достойного своего имени, политического искусства от управления прочих обществ, остается еще рассмотреть нечто, для обсуждения очень трудное, потому что с понятием царя весьма сродное. Ведь
