Вотъ сущность того, что̀ въ Парменидѣ раскрыто и объяснено. Имѣя это въ виду, нельзя не удивляться многократнымъ проявленіямъ сомнѣнія относительно того, какое было намѣреніе у Платона при изложеніи Парменида. Отъ временъ неоплатонизма до нынѣшняго развитія философской критики, можно замѣтить три мнѣнія людей ученыхъ о цѣли, съ которою написанъ былъ Парменидъ. Одни полагали, что Платонъ изложилъ этотъ діалогъ какъ образецъ или примѣръ діалектическаго искусства. Другіе держались той мысли, что въ Парменидѣ имѣлось въ виду развить и объяснить пресловутую тему древней философіи объ одномъ и многомъ. Третьи, наконецъ, допуская, что въ этомъ сочиненіи пролито много свѣта на теорію идей, тѣмъ не менѣе думали, что оно и по внѣшней формѣ рѣчи, и по самому свойству содержанія не можетъ быть приписано Платону, и потому вопросъ о его цѣли вовсе устраняли. Соображая все это, невольно вспоминаешь слова Теренція: fecisti prope, multo sum quam dudum incertior, — и успокоиваешься только на ясномъ представленіи содержанія Парменидовой бесѣды, какъ мы теперь поняли его. Нашъ взглядъ заключаетъ въ себѣ, какъ мы думаемъ, основанія не только для опроверженія всѣхъ приведенныхъ выше мнѣній, но и для яснаго опредѣленія цѣли, къ которой стремился Платонъ, излагая своего Парменида; ибо, разсмотрѣвъ надлежащимъ образомъ смыслъ и порядокъ всѣхъ отдѣловъ Парменидова разсужденія, кто не увидитъ, что здѣсь вопросъ поставленъ глубже, и ученіе развивается какъ бы изъ самыхъ тайниковъ Платоновой философіи? Здѣсь философъ имѣетъ въ виду, безъ сомнѣнія, то, чтобы съ одной стороны раскрыть свои мысли объ идеяхъ и сущности вещей въ связи съ познаніемъ ихъ, съ другой — ощутительно показать, насколько отличаются онѣ отъ взгляда элейцевъ и иныхъ философовъ, особенно физиковъ. Положимъ, древніе платоники были отчасти правы, думая, что въ этой книгѣ объясняется соединеніе идей съ міромъ чувствопостигаемымъ: но и самыя дѣльныя свои замѣчанія
Вот сущность того, что̀ в Пармениде раскрыто и объяснено. Имея это в виду, нельзя не удивляться многократным проявлениям сомнения относительно того, какое было намерение у Платона при изложении Парменида. От времен неоплатонизма до нынешнего развития философской критики, можно заметить три мнения людей ученых о цели, с которою написан был Парменид. Одни полагали, что Платон изложил этот диалог как образец или пример диалектического искусства. Другие держались той мысли, что в Пармениде имелось в виду развить и объяснить пресловутую тему древней философии об одном и многом. Третьи, наконец, допуская, что в этом сочинении пролито много света на теорию идей, тем не менее думали, что оно и по внешней форме речи, и по самому свойству содержания не может быть приписано Платону, и потому вопрос о его цели вовсе устраняли. Соображая всё это, невольно вспоминаешь слова Теренция: fecisti prope, multo sum quam dudum incertior, — и успокаиваешься только на ясном представлении содержания Парменидовой беседы, как мы теперь поняли его. Наш взгляд заключает в себе, как мы думаем, основания не только для опровержения всех приведенных выше мнений, но и для ясного определения цели, к которой стремился Платон, излагая своего Парменида; ибо, рассмотрев надлежащим образом смысл и порядок всех отделов Парменидова рассуждения, кто не увидит, что здесь вопрос поставлен глубже, и учение развивается как бы из самых тайников Платоновой философии? Здесь философ имеет в виду, без сомнения, то, чтобы с одной стороны раскрыть свои мысли об идеях и сущности вещей в связи с познанием их, с другой — ощутительно показать, насколько отличаются они от взгляда элейцев и иных философов, особенно физиков. Положим, древние платоники были отчасти правы, думая, что в этой книге объясняется соединение идей с миром чувствопостигаемым: но и самые дельные свои замечания
