торыми входятъ въ сравненіе. Если бы, напримѣръ, мы сказали, что Сократъ отличается добродѣтелію, которая не есть благочестіе, то въ нашемъ умѣ не было бы ничего яснаго и опредѣленнаго; потому что понятіе о добродѣтели Сократа, ограниченное отрицательно, не наводитъ ни на какое его свойство, которое надобно полагать какъ нѣчто отъ нея отличное. Короче сказать: никакое понятіе не можетъ быть отрицательно ограничено такъ, чтобы ему приписывались свойства, ограниченныя равнымъ образомъ отрицательно. И такъ, если вѣрно, что это именно говорится здѣсь о прочемъ, то необходимо, съ другой стороны, условиться — разумѣть прочее, не какъ утвердительныя идеи, а какъ вещи, подражающія образцу отрицательно ограниченныхъ идей, и потому различныя. Намъ представляется несомнѣннымъ, что эта послѣдняя часть Парменидова разсужденія тогда только будетъ понята вѣрно во всѣхъ отдѣльныхъ ея чертахъ, когда, читая ее, мы будемъ постоянно помнить, что τὰ ἄλλα здѣсь суть недѣлимыя вещи чувствопостигаемыя. Притомъ, какъ прежде разсуждалось о внутреннемъ соединеніи тѣлесныхъ вещей съ идеями, такъ и теперь надлежало объясниться касательно того же предмета: ибо такъ какъ матерія тѣлъ, по природѣ своей, безконечна и неустроена, хотя тѣмъ не менѣе способна принять конечную сущность, силою которой, смотря по роду и вліянію идей, выражаетъ въ себѣ ихъ свойства; то, безъ сомнѣнія, не довольно было изслѣдовать, какое вліяніе производится на отдѣльныя вещи идеями утвердительно ограниченными, но надлежало еще внимательно разсмотрѣть и то, какое производится дѣйствіе на недѣлимыя со стороны идей отрицательныхъ. Въ противномъ случаѣ, пройдена была бы молчаніемъ цѣлая половина важнѣйшаго вопроса, который тѣмъ болѣе занималъ Платона, чѣмъ упорнѣе была его борьба съ элейцами.
Разрѣшивъ вопросъ о томъ, что должно произойти съ прочимъ въ случаѣ отрицанія одного конечнаго, Парменидъ беретъ теперь другую его сторону, — полагаетъ возможнымъ
торыми входят в сравнение. Если бы, например, мы сказали, что Сократ отличается добродетелию, которая не есть благочестие, то в нашем уме не было бы ничего ясного и определенного; потому что понятие о добродетели Сократа, ограниченное отрицательно, не наводит ни на какое его свойство, которое надобно полагать как нечто от неё отличное. Короче сказать: никакое понятие не может быть отрицательно ограничено так, чтобы ему приписывались свойства, ограниченные равным образом отрицательно. Итак, если верно, что это именно говорится здесь о прочем, то необходимо, с другой стороны, условиться — разуметь прочее, не как утвердительные идеи, а как вещи, подражающие образцу отрицательно ограниченных идей, и потому различные. Нам представляется несомненным, что эта последняя часть Парменидова рассуждения тогда только будет понята верно во всех отдельных её чертах, когда, читая ее, мы будем постоянно помнить, что τὰ ἄλλα здесь суть неделимые вещи чувствопостигаемые. Притом, как прежде рассуждалось о внутреннем соединении телесных вещей с идеями, так и теперь надлежало объясниться касательно того же предмета: ибо так как материя тел, по природе своей, бесконечна и неустроена, хотя тем не менее способна принять конечную сущность, силою которой, смотря по роду и влиянию идей, выражает в себе их свойства; то, без сомнения, не довольно было исследовать, какое влияние производится на отдельные вещи идеями утвердительно ограниченными, но надлежало еще внимательно рассмотреть и то, какое производится действие на неделимые со стороны идей отрицательных. В противном случае, пройдена была бы молчанием целая половина важнейшего вопроса, который тем более занимал Платона, чем упорнее была его борьба с элейцами.
Разрешив вопрос о том, что должно произойти с прочим в случае отрицания одного конечного, Парменид берет теперь другую его сторону, — полагает возможным
