значеніе главныхъ входящихъ въ нее понятій, — именно: что̀ такое τὸ ἓν ὄν, и что̀ такое τὰ ἄλλα, или τὰ ἕτερα. Самъ Платонъ нигдѣ точно не опредѣляетъ ихъ, и намъ приходится доискиваться ихъ смысла чрезъ разсмотрѣніе всего содержанія Парменидовыхъ разсужденій.
При сравненіи настоящаго разсужденія объ одномъ, поколику оно есть, съ прежнимъ — то же объ одномъ, поколику оно разсматривается само по себѣ, безъ соединенія съ сущностію, ясно открывается различіе между тѣмъ и другимъ. Какъ тамъ одно не терпитъ ни формы, ни свойства, ни закона, ни условія, и потому не можетъ быть ни познаваемымъ, ни ощущаемымъ; такъ здѣсь, по соединеніи съ сущностію, оно принимаетъ безконечное разнообразіе формъ, условій, отношеній, даже взаимно себѣ противорѣчущихъ и взаимно себя исключающихъ. Такая особенность одного въ послѣднемъ случаѣ происходитъ, конечно, отъ того, что здѣсь оно необходимо поставляется въ различныя сравненія и ограниченія; ибо, какъ скоро мы созерцаемъ не одну безотносительно полагаемую сущность, а представляемъ множество идей, у насъ, по различію возникающихъ въ умѣ формъ, непремѣнно раждаются вопросы объ отношеніяхъ между ними и подвергаются обсужденію сообразно логическимъ пріемамъ разсудка, — такъ или иначе, смотря по тому, направляется ли онъ въ область метафизики, или держится въ сферѣ формальныхъ понятій. Такъ думаемъ мы объ одномъ, поколику оно есть, и такъ, вѣроятно, разумѣлъ его Парменидъ. Если вѣрно то, что одно, разсматриваемое само по себѣ, какъ безконечное, и у пиѳагорейцевъ называвшееся τὸ ἄπειρον, Платонъ, въ школьной своей теоріи идей, называлъ τὸ μέγα καὶ τὸ μικρόν, или τὴν ἀόριστον δυάδα; то легко заключить, что τὸ ἓν ὄν, или τὸ ἓν εἰ ἔστι, у него было такое одно, какому пиѳагорейцы давали имя: τὸ πέρας ἔχον, или τὸ πεπερασμένον. Соединяясь съ сущностію, этому одному, безъ сомнѣнія, надлежало имѣть всѣ тѣ свойства, которыя прежде отняты были отъ одного безконечнаго; такъ что
значение главных входящих в нее понятий, — именно: что̀ такое τὸ ἓν ὄν, и что̀ такое τὰ ἄλλα, или τὰ ἕτερα. Сам Платон нигде точно не определяет их, и нам приходится доискиваться их смысла чрез рассмотрение всего содержания Парменидовых рассуждений.
При сравнении настоящего рассуждения об одном, поколику оно есть, с прежним — то же об одном, поколику оно рассматривается само по себе, без соединения с сущностью, ясно открывается различие между тем и другим. Как там одно не терпит ни формы, ни свойства, ни закона, ни условия, и потому не может быть ни познаваемым, ни ощущаемым; так здесь, по соединении с сущностью, оно принимает бесконечное разнообразие форм, условий, отношений, даже взаимно себе противоречущих и взаимно себя исключающих. Такая особенность одного в последнем случае происходит, конечно, от того, что здесь оно необходимо поставляется в различные сравнения и ограничения; ибо, как скоро мы созерцаем не одну безотносительно полагаемую сущность, а представляем множество идей, у нас, по различию возникающих в уме форм, непременно рождаются вопросы об отношениях между ними и подвергаются обсуждению сообразно логическим приемам рассудка, — так или иначе, смотря по тому, направляется ли он в область метафизики, или держится в сфере формальных понятий. Так думаем мы об одном, поколику оно есть, и так, вероятно, разумел его Парменид. Если верно то, что одно, рассматриваемое само по себе, как бесконечное, и у пифагорейцев называвшееся τὸ ἄπειρον, Платон, в школьной своей теории идей, называл τὸ μέγα καὶ τὸ μικρόν, или τὴν ἀόριστον δυάδα; то легко заключить, что τὸ ἓν ὄν, или τὸ ἓν εἰ ἔστι, у него было такое одно, какому пифагорейцы давали имя: τὸ πέρας ἔχον, или τὸ πεπερασμένον. Соединяясь с сущностью, этому одному, без сомнения, надлежало иметь все те свойства, которые прежде отняты были от одного бесконечного; так что
