по извѣстнымъ законамъ, а этого безъ премудрой причины быть не можетъ (Phileb. p. 27 B; Arist. Metaph. p. 25 sqq., ed. Brand.). Та̀къ, примѣняясь къ пиѳагорейскому ученію, Платонъ установилъ свой взглядъ на міръ, и этотъ же самый взглядъ, по нашему мнѣнію, имѣлъ въ виду при изложеніи своего Парменида, хотя въ означенномъ діалогѣ онъ прямо и не высказываетъ этого. Наше мнѣніе подтверждаетъ и Аристотель, и многіе древніе его толкователи. Они говорятъ, что идеи и вещи Платонъ производилъ отъ великаго и малаго, — изъ неопредѣленной двоицы, какъ изъ общаго нѣкоего источника. А великое и малое у нихъ есть, конечно, не иное что, какъ τὸ ἄπειρον, заимствованное Платономъ у Филолая и иногда называвшееся другимъ именемъ — ἡ ἀόριστος δυάς. И такъ, если будетъ доказано, что Платонъ, въ школьныхъ своихъ, конечно, болѣе подробныхъ разсужденіяхъ объ идеяхъ, начало ихъ производилъ отъ великаго и малаго, или изъ неопредѣленной двоицы, то ясно откроется, что онъ полагалъ безконечную нѣкоторую природу или сущность, въ которой заключался бы, такъ сказать, источникъ ихъ или матерія. А отсюда будетъ видно, что τὸ ἓν, описываемое Парменидомъ, отъ самой этой сущности нисколько не отличается. Послушаемъ же, что̀ говоритъ объ идеяхъ Платона Аристотель, слушавшій его ученіе. Вотъ слова его (Metaph. I, 6, p. 20, ed. Brand.): «Такъ какъ виды суть причины прочаго, то (Платонъ) полагалъ, что стихіи ихъ суть стихіи и всего сущаго. За матерію же сущаго принималъ онъ начала — великое и малое, а за сущность — одно. Изъ этихъ началъ, чрезъ причастіе одного, являются идеи, числа». Такимъ образомъ виды, по Аристотелю, произошли изъ безконечнаго рода вещей чрезъ причастіе одного, условливающее природу сущности конечной. Но безконечный родъ вещей, говоритъ въ другомъ мѣстѣ Аристотель (Phys. Auscult. III, c. 4, p. 48, ed. Sylb.), у пиѳагорейцевъ есть τὸ ἄπειρον, понимаемое ими какъ четъ, ограниченный нечетомъ и доставляющій сущему неопредѣленность; а у Платона —
по известным законам, а этого без премудрой причины быть не может (Phileb. p. 27 B; Arist. Metaph. p. 25 sqq., ed. Brand.). Та̀к, применяясь к пифагорейскому учению, Платон установил свой взгляд на мир, и этот же самый взгляд, по нашему мнению, имел в виду при изложении своего Парменида, хотя в означенном диалоге он прямо и не высказывает этого. Наше мнение подтверждает и Аристотель, и многие древние его толкователи. Они говорят, что идеи и вещи Платон производил от великого и малого, — из неопределенной двоицы, как из общего некоего источника. А великое и малое у них есть, конечно, не иное что, как τὸ ἄπειρον, заимствованное Платоном у Филолая и иногда называвшееся другим именем — ἡ ἀόριστος δυάς. Итак, если будет доказано, что Платон, в школьных своих, конечно, более подробных рассуждениях об идеях, начало их производил от великого и малого, или из неопределенной двоицы, то ясно откроется, что он полагал бесконечную некоторую природу или сущность, в которой заключался бы, так сказать, источник их или материя. А отсюда будет видно, что τὸ ἓν, описываемое Парменидом, от самой этой сущности нисколько не отличается. Послушаем же, что̀ говорит об идеях Платона Аристотель, слушавший его учение. Вот слова его (Metaph. I, 6, p. 20, ed. Brand.): «Так как виды суть причины прочего, то (Платон) полагал, что стихии их суть стихии и всего сущего. За материю же сущего принимал он начала — великое и малое, а за сущность — одно. Из этих начал, чрез причастие одного, являются идеи, числа». Таким образом виды, по Аристотелю, произошли из бесконечного рода вещей чрез причастие одного, условливающее природу сущности конечной. Но бесконечный род вещей, говорит в другом месте Аристотель (Phys. Auscult. III, c. 4, p. 48, ed. Sylb.), у пифагорейцев есть τὸ ἄπειρον, понимаемое ими как чет, ограниченный нечетом и доставляющий сущему неопределенность; а у Платона —
