явленіе идея. Формы нравственно доброй жизни — это плоть и кровь идеи: чрезъ эти формы и въ нихъ самихъ она выходитъ наружу, не переставая въ то же время жить въ самой себѣ и быть реальнымъ предметомъ умственнаго созерцанія.
Затѣмъ распредѣленіе благъ на степеняхъ третьей, четвертой и пятой не возбуждаетъ никакихъ недоумѣній, и показанное нами значеніе блага на каждой степени подтверждается авторитетомъ древней критики Платонова Филеба. Такъ, мы читаемъ у Стобея (Eclogg. Ethic. I, p. 85, ed. Heeren): πρῶτον μὲν γὰρ τἀγαθὸν τὴν ἰδέαν αὐτὴν ἀποφαίνεται, ὅπερ ἐστὶ θεῖον καὶ χωριστόν· δεύτερον δὲ τὸ ἐκ φρονήσεως καὶ ἡδονῆς συνθετόν, ὅπερ ἐνίοις δοκεῖ κατ᾿ αὐτὸ εἶναι τέλος τῆς ἀνθρωπίνου ζωῆς· τρίτον αὐτὴν καθ᾽ αὑτὴν τὴν φρόνησιν· τέταρτον τὸ ἐκ τῶν ἐπιστημῶν καὶ τεκνῶν συνθετόν· πέμπτον αὐτὴν καθ᾽ αὑτὴν τὴν ἡδονήν. Съ этимъ не безполезно также сравнить разсужденія Плотина въ Эннеадѣ (I, 6. 7; VI, 7), гдѣ говорится о благѣ и различныхъ его видахъ. Но, положивъ пять степеней блага человѣческой жизни и къ пятой отнесши удовольствія только чистыя, что могъ сказать Платонъ о прочихъ удовольствіяхъ? Были критики, относившіе ихъ къ шестой степени благъ. Это въ послѣднее время утверждалъ Штейнгардтъ (Meletematt. Plotin. p. 14) и удивлялся, какъ другіе не замѣтили, что философъ распредѣлялъ блага не по пяти, а по шести степенямъ. Но у Платона мысль была вовсе не та. На вызовъ Протарха напомнить Сократу объ удовольствіяхъ не чистыхъ, Сократъ замолчалъ и кончилъ бесѣду, показывая своимъ молчаніемъ, что удовольствія не чистыя не заслуживаютъ имени благъ, и по тому не должны входить въ программу счастливой жизни. Да и могъ ли этотъ философъ дать имъ мѣсто между благами, не противорѣча самому себѣ? По его понятію, не чистыя удовольствія возмущаютъ гармонію совершеннаго счастія, или правильный строй нравственно-доброй жизни, — слѣдовательно, никакъ не могутъ совмѣщаться и соединяться съ прочими благами. Они не
явление идея. Формы нравственно доброй жизни — это плоть и кровь идеи: чрез эти формы и в них самих она выходит наружу, не переставая в то же время жить в самой себе и быть реальным предметом умственного созерцания.
Затем распределение благ на степенях третьей, четвертой и пятой не возбуждает никаких недоумений, и показанное нами значение блага на каждой степени подтверждается авторитетом древней критики Платонова Филеба. Так, мы читаем у Стобея (Eclogg. Ethic. I, p. 85, ed. Heeren): πρῶτον μὲν γὰρ τἀγαθὸν τὴν ἰδέαν αὐτὴν ἀποφαίνεται, ὅπερ ἐστὶ θεῖον καὶ χωριστόν· δεύτερον δὲ τὸ ἐκ φρονήσεως καὶ ἡδονῆς συνθετόν, ὅπερ ἐνίοις δοκεῖ κατ᾿ αὐτὸ εἶναι τέλος τῆς ἀνθρωπίνου ζωῆς· τρίτον αὐτὴν καθ᾽ αὑτὴν τὴν φρόνησιν· τέταρτον τὸ ἐκ τῶν ἐπιστημῶν καὶ τεκνῶν συνθετόν· πέμπτον αὐτὴν καθ᾽ αὑτὴν τὴν ἡδονήν. С этим не бесполезно также сравнить рассуждения Плотина в Эннеаде (I, 6. 7; VI, 7), где говорится о благе и различных его видах. Но, положив пять степеней блага человеческой жизни и к пятой отнесши удовольствия только чистые, что мог сказать Платон о прочих удовольствиях? Были критики, относившие их к шестой степени благ. Это в последнее время утверждал Штейнгардт (Meletematt. Plotin. p. 14) и удивлялся, как другие не заметили, что философ распределял блага не по пяти, а по шести степеням. Но у Платона мысль была вовсе не та. На вызов Протарха напомнить Сократу об удовольствиях не чистых, Сократ замолчал и кончил беседу, показывая своим молчанием, что удовольствия не чистые не заслуживают имени благ, и по тому не должны входить в программу счастливой жизни. Да и мог ли этот философ дать им место между благами, не противореча самому себе? По его понятию, не чистые удовольствия возмущают гармонию совершенного счастья, или правильный строй нравственно-доброй жизни, — следовательно, никак не могут совмещаться и соединяться с прочими благами. Они не
