казались ему столь сродными, что кто разсуждалъ бы о существующемъ и не существующемъ, тотъ не могъ бы не говорить также и объ опасности заблужденія и обмана. Пользуясь этимъ случаемъ, философъ положилъ вмѣстѣ съ тѣмъ очертить свойства и природу софистовъ, въ которыхъ усматривалъ какъ бы какихъ-то охотниковъ лжи и обмана. То есть, жизнь и занятія тѣхъ людей, которые постоянно вращаются въ сферѣ не существующаго, онъ какъ бы противопоставилъ другимъ, непрерывно занятымъ изслѣдованіемъ вѣчной истины, и этимъ сближеніемъ противоположностей старался тѣмъ болѣе выяснить разсматриваемый предметъ. Платонъ во многихъ своихъ сочиненіяхъ держится усвоеннаго имъ обычая — съ внутренними доказательствами истины соединять еще объясненіе вещей, относящихся къ жизни человѣка, чтобы тѣмъ яснѣе и пріятнѣе была самая наука мудрости: это же съ неподражаемымъ искусствомъ дѣлаетъ онъ и въ Софистѣ. — Софисты были какъ бы обезьянами истинныхъ мудрецовъ, — но слѣпая толпа нерѣдко смѣшивала тѣхъ и другихъ; не рѣже и не менѣе ошибочно поставляемы были они наряду съ отличными политиками, которые дѣйствительно благодѣтельствовали обществу. Что же дѣлаетъ философъ, вознамѣрившись точнѣе объяснить ученіе объ идеяхъ и происхожденіе обмана и заблужденія? Ухватившись за этотъ благопріятный случай, онъ тотчасъ объявляетъ войну софистамъ, риторамъ, демагогамъ и всѣмъ тѣмъ мнимымъ мудрецамъ, которые старались быть замѣтными въ общественной жизни, а между тѣмъ водились только заблужденіемъ и наклонностію обманывать. Отсюда-то въ Софистѣ, въ которомъ предположено разсуждать о вещахъ очень важныхъ и трудныхъ, онъ ставитъ вдругъ задачей разоблачить софистовъ и показать, какъ чужды они истинной философіи. И выходитъ прекрасно: во первыхъ, съ этимъ вопросомъ, на дѣлѣ второстепеннымъ, — который кажется однакожъ первостепеннымъ, поскольку имѣлъ быть приложенъ и къ политикамъ, — онъ весьма естественно соединилъ
казались ему столь сродными, что кто рассуждал бы о существующем и не существующем, тот не мог бы не говорить также и об опасности заблуждения и обмана. Пользуясь этим случаем, философ положил вместе с тем очертить свойства и природу софистов, в которых усматривал как бы каких-то охотников лжи и обмана. То есть, жизнь и занятия тех людей, которые постоянно вращаются в сфере не существующего, он как бы противопоставил другим, непрерывно занятым исследованием вечной истины, и этим сближением противоположностей старался тем более выяснить рассматриваемый предмет. Платон во многих своих сочинениях держится усвоенного им обычая — с внутренними доказательствами истины соединять еще объяснение вещей, относящихся к жизни человека, чтобы тем яснее и приятнее была самая наука мудрости: это же с неподражаемым искусством делает он и в Софисте. — Софисты были как бы обезьянами истинных мудрецов, — но слепая толпа нередко смешивала тех и других; не реже и не менее ошибочно поставляемы были они наряду с отличными политиками, которые действительно благодетельствовали обществу. Что же делает философ, вознамерившись точнее объяснить учение об идеях и происхождение обмана и заблуждения? Ухватившись за этот благоприятный случай, он тотчас объявляет войну софистам, риторам, демагогам и всем тем мнимым мудрецам, которые старались быть заметными в общественной жизни, а между тем водились только заблуждением и наклонностью обманывать. Отсюда-то в Софисте, в котором предположено рассуждать о вещах очень важных и трудных, он ставит вдруг задачей разоблачить софистов и показать, как чужды они истинной философии. И выходит прекрасно: во-первых, с этим вопросом, на деле второстепенным, — который кажется однакож первостепенным, поскольку имел быть приложен и к политикам, — он весьма естественно соединил
