мнимую мудрость во всемъ, а не дѣйствительное познаніе. Происхожденіе этой мнимой мудрости усматривается въ подражаніи. Какъ тотъ, кто вызывается однимъ искусствомъ производить всѣ изображенія вещей, своими пріемами легко обманываетъ людей, съ дѣтства незнакомыхъ съ тѣми вещами: такъ есть и нѣкоторое искусство слова, которымъ могутъ быть обманываемы неблагоразумные юноши; такъ что, слыша только выражаемыя словомъ изображенія предметовъ, они почитаютъ эти изображенія дѣйствительными предметами, и того, кто говоритъ о нихъ, признаютъ человѣкомъ мудрѣйшимъ во всемъ. Изъ этого слѣдуетъ, что софиста надобно почитать какимъ-то чародѣемъ и подражателемъ (p. 232 C — 235 A).
И такъ, теперь наше дѣло — держать этого звѣря, обойденнаго, такъ сказать, нашею рѣчью, и не выпускать его. Раздѣлимъ же скорѣе искусство образотворное (εἰδωλοποιικήν) на его виды, чтобы замѣтить, въ которомъ изъ этихъ видовъ таится онъ. Есть два вида подражанія: одинъ выражаетъ соотвѣтствующія самой истинѣ формы вещей; другой представляетъ выработанныя только по подобію истины изображенія. Тотъ мы назовемъ уподобленіемъ (εἰκαστική), а этотъ фантастикою (φανταστική). Но тутъ возникаетъ сомнѣніе, къ которому виду слѣдуетъ отнесть софистику; стало быть, встрѣчается новое затрудненіе. Здѣсь съ одной стороны — являться и казаться, съ другой — быть, съ одной — говоришь что-то, съ другой — не говорить ничего, — всѣ эти слова бременятъ насъ недоумѣніями, хотя трудно понять, какимъ образомъ возможно, чтобы кто нибудь, говоря ложь и думая, что онъ говоритъ правду, не противорѣчилъ самому себѣ; ибо этимъ полагается, что чего нѣтъ, то есть. Это самое мнѣніе идетъ прямо наперерѣзъ прекрасному положенію Парменида, которымъ бытіе приписывается только сущему (τὸ ὄν); ибо чего нѣтъ, то не можетъ ни бытъ, ни чѣмъ нибудь быть, ни какъ нибудь быть. Но кто высказываетъ не что либо, тотъ по истинѣ говоритъ ничто, то есть вовсе
мнимую мудрость во всём, а не действительное познание. Происхождение этой мнимой мудрости усматривается в подражании. Как тот, кто вызывается одним искусством производить все изображения вещей, своими приемами легко обманывает людей, с детства незнакомых с теми вещами: так есть и некоторое искусство слова, которым могут быть обманываемы неблагоразумные юноши; так что, слыша только выражаемые словом изображения предметов, они почитают эти изображения действительными предметами, и того, кто говорит о них, признают человеком мудрейшим во всём. Из этого следует, что софиста надобно почитать каким-то чародеем и подражателем (p. 232 C — 235 A).
Итак, теперь наше дело — держать этого зверя, обойденного, так сказать, нашею речью, и не выпускать его. Разделим же скорее искусство образотворное (εἰδωλοποιικήν) на его виды, чтобы заметить, в котором из этих видов таится он. Есть два вида подражания: один выражает соответствующие самой истине формы вещей; другой представляет выработанные только по подобию истины изображения. Тот мы назовем уподоблением (εἰκαστική), а этот фантастикою (φανταστική). Но тут возникает сомнение, к которому виду следует отнесть софистику; стало быть, встречается новое затруднение. Здесь с одной стороны — являться и казаться, с другой — быть, с одной — говоришь что-то, с другой — не говорить ничего, — все эти слова бременят нас недоумениями, хотя трудно понять, каким образом возможно, чтобы кто-нибудь, говоря ложь и думая, что он говорит правду, не противоречил самому себе; ибо этим полагается, что чего нет, то есть. Это самое мнение идет прямо наперерез прекрасному положению Парменида, которым бытие приписывается только сущему (τὸ ὄν); ибо чего нет, то не может ни быт, ни чем-нибудь быть, ни как-нибудь быть. Но кто высказывает не что-либо, тот поистине говорит ничто, то есть вовсе
