знаетъ, то ей, какъ несоразмѣрной, надобно приписать невѣжество (ἀμαθία). И такъ, трусость, необузданность, несправедливость и вообще все такое слѣдуетъ почитать болѣзнію въ насъ, а состояніе великаго и многоразличнаго незнанія признавать безобразіемъ. Но какъ для тѣла, по отношенію къ этимъ двумъ его несчастіямъ, было два искусства — гимнастика и медицина: такъ и для души, относительно безстыдства, несправедливости и трусости есть надлежащій судъ (προςήκουσα δίκη), а относительно незнанія — учительство (διδασκαλική). Но учительство распадается на два величайшихъ рода. Въ незнаніи представляется большой какой-то и трудный для обозрѣнія отдѣльный видъ, соотвѣтствующій вѣскостію всѣмъ прочимъ его частямъ: это — приписываніе себѣ знанія въ отношеніи къ тому, чего не знаешь. Этому-то именно виду надобно усвоить имя невѣжества, и учительство, въ отношеніи къ нему, должно быть названо образованіемъ. Но и образованіе также дѣлится надвое. Одинъ способъ словеснаго учительства, по видимому, шероховатъ, другой легче: первый — эпическій — употребляется особенно въ отношеніи къ сыновьямъ, когда, по поводу погрѣшностей ихъ, дѣлаютъ имъ замѣчанія, и правильно называется вразумляющимъ (νουθετητικήν); а второй возникъ изъ той мысли, что всякое невѣжество — невольно, что тотъ никогда не захочетъ учиться, кто почитаетъ себя мудрецомъ въ отношеніи къ тому, въ чемъ признаетъ свою силу, и что тутъ вразумляющій видъ образованія, даже при великомъ трудѣ, дѣлаетъ мало успѣховъ. Поэтому-то, чтобъ изгонять изъ головы такое мнѣніе, предлагается другой способъ, — посредствомъ вопросовъ и отвѣтовъ разузнавать, кто, говоря нѣчто, думаетъ, будто онъ говоритъ дѣльно, тогда какъ ничего не говоритъ; потомъ изслѣдывать мнѣнія заблуждающихся и, собирая ихъ словесно, приводить къ тожеству между собою, чтобы наконецъ видѣть, что они, говоря о томъ же, направляясь къ тому же и такъ же, явно противорѣчатъ сами себѣ. Тогда, видя это, на себя они досадуютъ, а въ отно-
знает, то ей, как несоразмерной, надобно приписать невежество (ἀμαθία). Итак, трусость, необузданность, несправедливость и вообще всё такое следует почитать болезнию в нас, а состояние великого и многоразличного незнания признавать безобразием. Но как для тела, по отношению к этим двум его несчастьям, было два искусства — гимнастика и медицина: так и для души, относительно бесстыдства, несправедливости и трусости есть надлежащий суд (προςήκουσα δίκη), а относительно незнания — учительство (διδασκαλική). Но учительство распадается на два величайших рода. В незнании представляется большой какой-то и трудный для обозрения отдельный вид, соответствующий вескостию всем прочим его частям: это — приписывание себе знания в отношении к тому, чего не знаешь. Этому-то именно виду надобно усвоить имя невежества, и учительство, в отношении к нему, должно быть названо образованием. Но и образование также делится надвое. Один способ словесного учительства, по-видимому, шероховат, другой легче: первый — эпический — употребляется особенно в отношении к сыновьям, когда, по поводу погрешностей их, делают им замечания, и правильно называется вразумляющим (νουθετητικήν); а второй возник из той мысли, что всякое невежество — невольно, что тот никогда не захочет учиться, кто почитает себя мудрецом в отношении к тому, в чём признает свою силу, и что тут вразумляющий вид образования, даже при великом труде, делает мало успехов. Поэтому-то, чтоб изгонять из головы такое мнение, предлагается другой способ, — посредством вопросов и ответов разузнавать, кто, говоря нечто, думает, будто он говорит дельно, тогда как ничего не говорит; потом исследывать мнения заблуждающихся и, собирая их словесно, приводить к тожеству между собою, чтобы наконец видеть, что они, говоря о том же, направляясь к тому же и так же, явно противоречат сами себе. Тогда, видя это, на себя они досадуют, а в отно-
