ной истины. И въ этомъ-то особенно состоитъ все содержаніе діалога. По мысли Платона, дѣло истиннаго діалектика и философа — изслѣдовать многоразличныя отношенія идей, сродство и соединеніе ихъ; и этотъ долгъ казался Платону тѣмъ выше и почтеннѣе, что свои идеи признавалъ онъ не просто помыслами ума, но скорѣе приписывалъ имъ дѣйствительное существованіе; такъ что, по его словамъ, онѣ содержатъ въ себѣ истинную сущность всѣхъ вещей (Parm. p. 79 sqq.).
Но, не смотря на близкую связь и сходство Софиста съ Теэтетомъ, тотъ очень ошибается, кто заключилъ бы, что предметъ обсуждается въ Софистѣ такимъ же образомъ, какъ въ Теэтетѣ. Напротивъ, здѣсь все, кромѣ бесѣдующихъ лицъ, совершенно иное и излагается иначе; въ образѣ изложенія здѣсь встрѣчается много новаго, необыкновеннаго, неожиданнаго. Между этими діалогами видна важная разница даже и въ томъ отношеніи, что тѣ же почти лица въ обоихъ принимаютъ не то же участіе въ бесѣдѣ. Въ Софистѣ Сократъ хотя и присутствуетъ, но не какъ учитель, собравшій вокругъ себя друзей, для разсужденій о важномъ предметѣ, а большею частію какъ слушатель, который, сказавъ нѣсколько словъ въ началѣ бесѣды, потомъ во все продолженіе ея сидитъ молча. Роль Сократа здѣсь досталась иностранцу, человѣку еще неизвѣстному, котораго привели съ собою Теэтетъ и Ѳеодоръ. Онъ почти непрерывно разсуждаетъ съ Теэтетомъ; а прочіе присутствующіе при разговорѣ едва кое-гдѣ примолвятъ нѣсколько словъ. Потомъ, читая Софиста, всякій замѣтитъ, что въ немъ господствуетъ характеръ рѣчи, далеко отступающій отъ сократической легкости, плодовитости и изящества. Здѣсь все связывается нѣкоторою утонченностію діалектики, происходящею, по видимому, изъ обычая какой-то школы. Здѣсь вы встрѣчаете необыкновенное множество дробныхъ дѣленій и подраздѣленій, которыя устанавливаются такъ, что понятіе о разсматриваемомъ предметѣ всегда дѣлится на двое, что-
ной истины. И в этом-то особенно состоит всё содержание диалога. По мысли Платона, дело истинного диалектика и философа — исследовать многоразличные отношения идей, сродство и соединение их; и этот долг казался Платону тем выше и почтеннее, что свои идеи признавал он не просто помыслами ума, но скорее приписывал им действительное существование; так что, по его словам, они содержат в себе истинную сущность всех вещей (Parm. p. 79 sqq.).
Но, не смотря на близкую связь и сходство Софиста с Теэтетом, тот очень ошибается, кто заключил бы, что предмет обсуждается в Софисте таким же образом, как в Теэтете. Напротив, здесь всё, кроме беседующих лиц, совершенно иное и излагается иначе; в образе изложения здесь встречается много нового, необыкновенного, неожиданного. Между этими диалогами видна важная разница даже и в том отношении, что те же почти лица в обоих принимают не то же участие в беседе. В Софисте Сократ хотя и присутствует, но не как учитель, собравший вокруг себя друзей, для рассуждений о важном предмете, а большею частью как слушатель, который, сказав несколько слов в начале беседы, потом во всё продолжение её сидит молча. Роль Сократа здесь досталась иностранцу, человеку еще неизвестному, которого привели с собою Теэтет и Феодор. Он почти непрерывно рассуждает с Теэтетом; а прочие присутствующие при разговоре едва кое-где примолвят несколько слов. Потом, читая Софиста, всякий заметит, что в нём господствует характер речи, далеко отступающий от сократической легкости, плодовитости и изящества. Здесь всё связывается некоторою утонченностью диалектики, происходящею, по-видимому, из обычая какой-то школы. Здесь вы встречаете необыкновенное множество дробных делений и подразделений, которые устанавливаются так, что понятие о рассматриваемом предмете всегда делится надвое, что-
