одно не вѣрно, другое вѣрнѣе, и изъ искусствъ одни менѣе точны и отчетливы, другія точнѣе и отчетливѣе, смѣшаемъ сперва вѣрнѣйшее въ нихъ и точнѣйшее, — и будемъ смотрѣть, достаточно ли этого для счастливой жизни. Возьмемъ сперва науку, занимающуюся тѣмъ, что̀ не раждается и не погибаетъ, но всегда сохраняетъ свое тожество: явно, что необходимостямъ жизни она не удовлетворитъ. Смѣшно было бы наше состояніе, если бы мы непрестанно созерцали предметы божественные, а о вещахъ человѣческихъ не имѣли бы никакого понятія. Поэтому нужны намъ и науки математическія; да не можемъ мы обойтись и безъ другихъ, напримѣръ, безъ музыки, хотя онѣ водятся догадками и навыкомъ, и не бываютъ свободны отъ примѣси ошибокъ. Впрочемъ и представить нельзя, какой бы вредъ получилъ тотъ, кто зналъ бы всѣ науки и искусства, — лишь бы не чуждался онъ и тѣхъ, которыя отличаются точностью и основательностью (p. 62 D). Обратимъ теперь вниманіе и на удовольствія. И изъ нихъ прежде всего допустимъ истинныя и не заключающія въ себѣ ничего обманчиваго; потому что истинныя удовольствія весьма удобно соединяются съ разумностію. Затѣмъ посмотримъ, можно ли принять и всѣ такъ называемыя необходимыя. Для сужденія объ этомъ, надобно положить въ основаніе мысль о пользѣ и вредѣ: всѣ ли они полезны, или иныя вредятъ? Выдерживаютъ ли они въ этомъ отношеніи сравненіе съ науками и искусствами, которыя, какъ замѣчено, никогда и никому не вредны? Науки и искусства, можетъ быть, и не чуждались бы сообщества удовольствій; но иное дѣло — умъ и разумность: они, кромѣ удовольствій истинныхъ и тѣхъ, которыя сопровождаются здоровьемъ и воздержаніемъ и сами сопутствуютъ добродѣтели, не принимаютъ никакихъ другихъ; потому что удовольствія дурныя и безумныя съ умомъ и разумностію уживаться не могутъ. И такъ, въ сообщество разумности, обнаруживающейся науками и искусствами, такихъ удовольствій допускать нельзя, если хотимъ, чтобы смѣшеніе
одно не верно, другое вернее, и из искусств одни менее точны и отчетливы, другие точнее и отчетливее, смешаем сперва вернейшее в них и точнейшее, — и будем смотреть, достаточно ли этого для счастливой жизни. Возьмем сперва науку, занимающуюся тем, что̀ не рождается и не погибает, но всегда сохраняет свое тожество: явно, что необходимостям жизни она не удовлетворит. Смешно было бы наше состояние, если бы мы непрестанно созерцали предметы божественные, а о вещах человеческих не имели бы никакого понятия. Поэтому нужны нам и науки математические; да не можем мы обойтись и без других, например, без музыки, хотя они водятся догадками и навыком, и не бывают свободны от примеси ошибок. Впрочем и представить нельзя, какой бы вред получил тот, кто знал бы все науки и искусства, — лишь бы не чуждался он и тех, которые отличаются точностью и основательностью (p. 62 D). Обратим теперь внимание и на удовольствия. И из них прежде всего допустим истинные и не заключающие в себе ничего обманчивого; потому что истинные удовольствия весьма удобно соединяются с разумностью. Затем посмотрим, можно ли принять и все так называемые необходимые. Для суждения об этом, надобно положить в основание мысль о пользе и вреде: все ли они полезны, или иные вредят? Выдерживают ли они в этом отношении сравнение с науками и искусствами, которые, как замечено, никогда и никому не вредны? Науки и искусства, может быть, и не чуждались бы сообщества удовольствий; но иное дело — ум и разумность: они, кроме удовольствий истинных и тех, которые сопровождаются здоровьем и воздержанием и сами сопутствуют добродетели, не принимают никаких других; потому что удовольствия дурные и безумные с умом и разумностью уживаться не могут. Итак, в сообщество разумности, обнаруживающейся науками и искусствами, таких удовольствий допускать нельзя, если хотим, чтобы смешение
