Доселѣ Сократъ старался происхожденіе ложнаго мнѣнія объяснить изъ природы самаго знанія. Но онъ полагаетъ, что и на этомъ остановиться еще нельзя; ибо ему кажется чрезвычайно страннымъ, что ложное мнѣніе такимъ образомъ выводится изъ обмѣна представленій человѣческаго ума. По его сужденію, въ этомъ случаѣ полагается то, чего полагать никакъ нельзя, что, то есть, спрашивающій о томъ, что ему извѣстно, между знаніемъ полагаетъ однакожъ что либо другое вмѣсто того, и чрезъ это самое вводится въ обманъ. Стало быть, здѣсь нѣтъ пользы, ложныя ли, или истинныя мнѣнія сообщаются человѣческому уму; потому что мнящій лживо не придетъ къ мысли, что истинныя представленія онъ замѣнилъ ложными. А какъ надобно судить объ этомъ, должно быть ясно изъ вышесказаннаго (p. 199 B — 200 D). И такъ, Сократъ снова приходитъ къ той мысли, что прежде чѣмъ будетъ изслѣдовано ложное мнѣніе, надобно съ точностію опредѣлить, въ чемъ состоитъ знаніе. Но Теэтетъ настаиваетъ на прежнемъ положеніи, по которому должно видѣть его въ правильномъ мнѣніи. Это побуждаетъ Сократа наконецъ совершенно опровергнуть защищаемое Теэтетомъ опредѣленіе знанія. Взявъ въ примѣръ судью и оратора, онъ говоритъ, что между знаніемъ и правильнымъ мнѣніемъ — большое различіе. Дѣло ораторовъ обыкновенно состоитъ не въ сообщеніи судьямъ истины, а въ убѣжденіи ихъ принять то, чего хочется самимъ ораторамъ. Не смотря однакожъ на это, случается, что опредѣленія судейскія оказываются справедливыми и вѣрными, и они будутъ всегда таковы, если судьи постараются сохранять знаніе истины. Стало быть очевидно, что знаніе и мнѣніе весьма различны между собою (p. 200 D) — 201 C).
Приведенный этимъ доказательствомъ въ недоумѣніе, Теэтетъ предлагаетъ наконецъ третье опредѣленіе знанія, — полагаетъ, что знаніе есть не что иное, какъ истинное мнѣніе μετὰ λόγου, и потомъ самъ же даетъ ему троякое толкованіе. Однакожъ Сократъ ни одного изъ этихъ толкованій
Доселе Сократ старался происхождение ложного мнения объяснить из природы самого знания. Но он полагает, что и на этом остановиться еще нельзя; ибо ему кажется чрезвычайно странным, что ложное мнение таким образом выводится из обмена представлений человеческого ума. По его суждению, в этом случае полагается то, чего полагать никак нельзя, что, то есть, спрашивающий о том, что ему известно, между знанием полагает однакож что-либо другое вместо того, и чрез это самое вводится в обман. Стало быть, здесь нет пользы, ложные ли, или истинные мнения сообщаются человеческому уму; потому что мнящий лживо не придет к мысли, что истинные представления он заменил ложными. А как надобно судить об этом, должно быть ясно из вышесказанного (p. 199 B — 200 D). Итак, Сократ снова приходит к той мысли, что прежде чем будет исследовано ложное мнение, надобно с точностью определить, в чём состоит знание. Но Теэтет настаивает на прежнем положении, по которому должно видеть его в правильном мнении. Это побуждает Сократа наконец совершенно опровергнуть защищаемое Теэтетом определение знания. Взяв в пример судью и оратора, он говорит, что между знанием и правильным мнением — большое различие. Дело ораторов обыкновенно состоит не в сообщении судьям истины, а в убеждении их принять то, чего хочется самим ораторам. Не смотря однакож на это, случается, что определения судейские оказываются справедливыми и верными, и они будут всегда таковы, если судьи постараются сохранять знание истины. Стало быть очевидно, что знание и мнение весьма различны между собою (p. 200 D) — 201 C).
Приведенный этим доказательством в недоумение, Теэтет предлагает наконец третье определение знания, — полагает, что знание есть не что иное, как истинное мнение μετὰ λόγου, и потом сам же дает ему троякое толкование. Однакож Сократ ни одного из этих толкований
