послѣднихъ. Но когда тѣ сравниваются съ двѣнадцатью, то составляютъ только половину ихъ. Изъ этого очевидно, что одно и то же число бываетъ то больше, то меньше, чего, конечно, не могло бы быть, если бы числа заключали въ себѣ извѣстную опредѣленную величину (p. 152 D — 155 E). И такъ, надобно думать, что кромѣ движенія и перемѣны нѣтъ ничего, и что отсюда все получаетъ свое начало. Но движеній есть два рода: одинъ усматривается въ дѣйствіи, другой — въ страданіи; и когда они соединяются между собою, съ одной стороны тотчасъ происходитъ чувство, съ другой — чувствуемое. Что движется, то, входя въ глазъ, наполняетъ его зрѣніемъ и даетъ ему способность видѣть, и само вмѣстѣ съ тѣмъ получаетъ нѣкоторое качество, какъ, напримѣръ, бѣлизну, и кажется бѣлымъ; тогда какъ само по себѣ оно ни бѣло, ни черно, да и цвѣтомъ-то качествуется лишь до тѣхъ поръ, пока усматривается очами. И такъ, всѣ качества вещей происходятъ отъ соединенія дѣйствующаго и страдающаго, и потому о всѣхъ вещахъ надобно сказать, что онѣ не существуютъ, а бываютъ (p. 155 E — 157 D). Стало быть, что чувствуется, то дѣйствительно и есть, и Протагоръ правильно судилъ, что человѣкъ есть мѣра всѣхъ вещей, или что для каждаго человѣка собственное чувство есть достаточный судья истины. Но вотъ иной возразитъ, что люди часто чувствуютъ лживо, усматриваютъ, напримѣръ, ложные образы въ сновидѣніяхъ, въ болѣзняхъ, въ помѣшательствѣ. Впрочемъ это возраженіе ничего не значитъ; потому что если истина вещей находится въ зависимости отъ чего нибудь, а самостоятельнаго бытія не имѣетъ, то явно, что какою она чувствуется, такова и есть. Если, напримѣръ, больному или помѣшанному вино, которое онъ пьетъ, кажется горькимъ, — вино для него дѣйствительно таково и есть, какимъ кажется, какъ скоро быть и казаться одно и то же. Притомъ ничѣмъ нельзя доказать, что чувствуемое нами въ сновидѣніи или въ помѣшательствѣ ложно, такъ какъ нѣтъ признака истины,
последних. Но когда те сравниваются с двенадцатью, то составляют только половину их. Из этого очевидно, что одно и то же число бывает то больше, то меньше, чего, конечно, не могло бы быть, если бы числа заключали в себе известную определенную величину (p. 152 D — 155 E). Итак, надобно думать, что кроме движения и перемены нет ничего, и что отсюда всё получает свое начало. Но движений есть два рода: один усматривается в действии, другой — в страдании; и когда они соединяются между собою, с одной стороны тотчас происходит чувство, с другой — чувствуемое. Что движется, то, входя в глаз, наполняет его зрением и дает ему способность видеть, и само вместе с тем получает некоторое качество, как, например, белизну, и кажется белым; тогда как само по себе оно ни бело, ни черно, да и цветом-то качествуется лишь до тех пор, пока усматривается очами. И так, все качества вещей происходят от соединения действующего и страдающего, и потому о всех вещах надобно сказать, что они не существуют, а бывают (p. 155 E — 157 D). Стало быть, что чувствуется, то действительно и есть, и Протагор правильно судил, что человек есть мера всех вещей, или что для каждого человека собственное чувство есть достаточный судья истины. Но вот иной возразит, что люди часто чувствуют лживо, усматривают, например, ложные образы в сновидениях, в болезнях, в помешательстве. Впрочем это возражение ничего не значит; потому что если истина вещей находится в зависимости от чего-нибудь, а самостоятельного бытия не имеет, то явно, что какою она чувствуется, такова и есть. Если, например, больному или помешанному вино, которое он пьет, кажется горьким, — вино для него действительно таково и есть, каким кажется, как скоро быть и казаться одно и то же. Притом ничем нельзя доказать, что чувствуемое нами в сновидении или в помешательстве ложно, так как нет признака истины,
