Діогенъ свидѣтельствуетъ, какъ объ учителѣ Платона, другіе же всѣ молчатъ объ этомъ, такъ что свидѣтельство это сомнительно. Какъ допустить, чтобы Аристотель и Апулей, упоминая съ этой стороны о Кратилѣ, не сказали ни слова о Ермогенѣ? Но подозрѣніе въ ошибкѣ или обманѣ еще болѣе увеличится, когда тщательно взвѣсимъ, какимъ, по внутреннимъ своимъ силамъ, представленъ онъ въ діалогѣ; вѣдь не только не видно, чтобы онъ особенно зналъ ученіе элейское и старательно занимался имъ, но еще оказывается, что когда-то интересовалъ его больше взглядъ Протагора, который теперь ему уже не нравится (p. 386 A). Притомъ это былъ человѣкъ, вовсе не выдающійся ни по уму, ни по учености, чтобы можно было приписать ему глубокое знаніе философіи. Да и родъ его былъ такъ высокъ, что совсѣмъ невѣроятно, будто когда-то приходилось ему быть учителемъ философіи. Онъ происходилъ отъ благороднаго дома Иппониковъ и Калліасовъ, и если стѣснялся скудостію матеріальныхъ средствъ жизни, потому что братомъ Калліасомъ, какъ видно, лишенъ былъ отеческаго наслѣдства (p. 391 C), все же однакожъ не терпѣлъ бѣдности въ такой степени, чтобы прибѣгать къ должности наставника. Я скорѣе прихожу къ тому мнѣнію, что онъ, по обычаю своего вѣка, дабы получить хорошее и разностороннее образованіе, предался софистамъ. И такъ какъ ученіе Протагора ему не нравилось, то онъ не соглашался и съ мнѣніемъ тѣхъ, которые всѣ имена признавали естественными, но, слѣдуя авторитету какого-то софиста, защищалъ положеніе противное. Можетъ быть, касательно этого предмета, какъ и прежде замѣчено, держался онъ сужденій Продика. Такую догадку можно выводить изъ того, что Сократъ на просьбу Ермогена — помочь ему своимъ совѣтомъ отвѣчаетъ отказомъ, на томъ основаніи, что онъ не слушалъ дорогихъ Продиковыхъ уроковъ, а слушалъ дешевые; ибо такимъ образомъ искусно прикрываетъ онъ и собственную мудрость, и вмѣстѣ своимъ замѣчаніемъ ко-
Диоген свидетельствует, как об учителе Платона, другие же все молчат об этом, так что свидетельство это сомнительно. Как допустить, чтобы Аристотель и Апулей, упоминая с этой стороны о Кратиле, не сказали ни слова о Ермогене? Но подозрение в ошибке или обмане еще более увеличится, когда тщательно взвесим, каким, по внутренним своим силам, представлен он в диалоге; ведь не только не видно, чтобы он особенно знал учение элейское и старательно занимался им, но еще оказывается, что когда-то интересовал его больше взгляд Протагора, который теперь ему уже не нравится (p. 386 A). Притом это был человек, вовсе не выдающийся ни по уму, ни по учености, чтобы можно было приписать ему глубокое знание философии. Да и род его был так высок, что совсем невероятно, будто когда-то приходилось ему быть учителем философии. Он происходил от благородного дома Иппоников и Каллиасов, и если стеснялся скудостью материальных средств жизни, потому что братом Каллиасом, как видно, лишен был отеческого наследства (p. 391 C), всё же однакож не терпел бедности в такой степени, чтобы прибегать к должности наставника. Я скорее прихожу к тому мнению, что он, по обычаю своего века, дабы получить хорошее и разностороннее образование, предался софистам. И так как учение Протагора ему не нравилось, то он не соглашался и с мнением тех, которые все имена признавали естественными, но, следуя авторитету какого-то софиста, защищал положение противное. Может быть, касательно этого предмета, как и прежде замечено, держался он суждений Продика. Такую догадку можно выводить из того, что Сократ на просьбу Ермогена — помочь ему своим советом отвечает отказом, на том основании, что он не слушал дорогих Продиковых уроков, а слушал дешевые; ибо таким образом искусно прикрывает он и собственную мудрость, и вместе своим замечанием ко-
