ко всякой вещи, въ значеніи именъ, превратно, если въ этомъ приложеніи не допускать обмана и ошибки. — Сократъ отвѣчаетъ ему: а развѣ и ты думаешь, что никто не можетъ лгать и ошибаться? — Кратилъ, слѣдуя, безъ сомнѣнія, началамъ Протагора, подтверждаетъ это безъ запинки, — и Сократъ находитъ нужнымъ обличить неправильность этого мнѣнія. Слова̀, говоритъ, суть нѣкоторые рисунки вещей. Но можетъ случиться, что кто нибудь, образъ мужчины признавъ за образъ женщины, ошибочно приложитъ ему и имя, выражающее силу его; а это явно показываетъ, что въ употребленіи именъ есть мѣсто обману. Изъ этого слѣдуетъ, что одни имена, надобно думать, прилагаются къ вещамъ правильно, а другія — превратно, и потому одни бываютъ лучше другихъ (p. 427 E — 431 E). Остроумно, конечно, отвѣчаетъ на это Кратилъ, полагая, что имя, написанное иначе, чѣмъ какъ слѣдовало, выходитъ совсѣмъ другое, и потому не есть имя той вещи, которую должно оно означать. Но не менѣе остроумно говоритъ и Сократъ, сравнивая его съ числами: тогда какъ числа, съ прибавкою или убавкою единицы, тотчасъ теряютъ свою силу, свойство образовъ не таково: они хотя бы и не во всемъ были подобны одинъ другому, все таки оставались бы образами и были бы двумя; такъ что, если бы имя Кратила и совершенно представляло природу его, — былъ бы уже не одинъ Кратилъ, а два. Но если имя подобно означаемой имъ вещи, то и стихіи, изъ которыхъ сложены слова первоначальныя, необходимо должны уподобляться вещамъ. Повѣримъ съ этою нормою употребленіе словъ. Мы иногда предъ буквою ρ, которая есть жосткая, полагаемъ λ, выражающую легкость и мягкость. Въ слово, напримѣръ, σκληρότης вошла у насъ буква λ, противная природѣ жосткости; тотъ же диссонансъ имѣетъ въ концѣ этого слова и буква σ, которая не заключаетъ въ себѣ ничего для показанія его жосткости, и потому на нарѣчіи эретрійскомъ приличнѣе говорится σκληρότηρ. И такъ, совершенно ясно, что
ко всякой вещи, в значении имен, превратно, если в этом приложении не допускать обмана и ошибки. — Сократ отвечает ему: а разве и ты думаешь, что никто не может лгать и ошибаться? — Кратил, следуя, без сомнения, началам Протагора, подтверждает это без запинки, — и Сократ находит нужным обличить неправильность этого мнения. Слова̀, говорит, суть некоторые рисунки вещей. Но может случиться, что кто-нибудь, образ мужчины признав за образ женщины, ошибочно приложит ему и имя, выражающее силу его; а это явно показывает, что в употреблении имен есть место обману. Из этого следует, что одни имена, надобно думать, прилагаются к вещам правильно, а другие — превратно, и потому одни бывают лучше других (p. 427 E — 431 E). Остроумно, конечно, отвечает на это Кратил, полагая, что имя, написанное иначе, чем как следовало, выходит совсем другое, и потому не есть имя той вещи, которую должно оно означать. Но не менее остроумно говорит и Сократ, сравнивая его с числами: тогда как числа, с прибавкою или убавкою единицы, тотчас теряют свою силу, свойство образов не таково: они хотя бы и не во всём были подобны один другому, всё-таки оставались бы образами и были бы двумя; так что, если бы имя Кратила и совершенно представляло природу его, — был бы уже не один Кратил, а два. Но если имя подобно означаемой им вещи, то и стихии, из которых сложены слова первоначальные, необходимо должны уподобляться вещам. Поверим с этою нормою употребление слов. Мы иногда пред буквою ρ, которая есть жосткая, полагаем λ, выражающую легкость и мягкость. В слово, например, σκληρότης вошла у нас буква λ, противная природе жосткости; тот же диссонанс имеет в конце этого слова и буква σ, которая не заключает в себе ничего для показания его жосткости, и потому на наречии эретрийском приличнее говорится σκληρότηρ. Итак, совершенно ясно, что
