трясенія произносящаго ее языка; поэтому-то она и вошла въ слова: ῥεῖν (течь), τρόμος (дрожаніе), κρούειν (ударять), и въ другія подобныя. Потомъ, ι показываетъ тонкость — и, по тонкости, способность проникать, подвигаться, какъ въ глаголахъ: ἰέναι (идти) и ἴεσθαι (тоже). Буквы же: σ, φ, ψ, ζ выражаютъ шипѣніе, или свистъ, какъ въ словахъ: ψοχρόν (холодное), ζέον (кипящее), σείεσθαι (трястись), и въ другихъ. Для означенія покоя и стоянія пригодны буквы δ и τ, при произношеніи которыхъ языкъ какъ бы опирается на зубахъ. Тихое, жидкое, клейкое хорошо обозначаются чрезъ λ, произнося которую, языкъ падаетъ какъ-то мягко. Такимъ образомъ, всякая буква имѣетъ свойственную себѣ силу и выраженіе, и это, при употребленіи ея, надобно наблюдать внимательно (p. 426 B — 427 D).
Кратилъ признается, что все это объяснено совершенно согласно съ его воззрѣніемъ, — потому ли, что Сократъ исполнился какого-то священнаго восторга отъ Эвтифрона, или потому, что присуща была ему своею божественностію другая какая муза. Это мѣсто весьма ясно показываетъ, что все здѣсь изложено Сократомъ не какъ собственное его убѣжденіе, а какъ шуточное приспособленіе къ мнѣніямъ другихъ; такъ что даже и правильныя его замѣчанія направлены, безъ сомнѣнія, къ насмѣшкѣ. Выслушавъ отвѣтъ Кратила, Сократъ приступаетъ къ тонкому опроверженію его мнѣнія.
Имена приданы вещамъ, говоритъ, чтобы мы знали ихъ природу: стало быть, есть нѣкоторое искусство правильнаго нахожденія именъ. Кратилъ хотя и допускаетъ это, однакожъ не соглашается, что одни изъ нихъ болѣе приспособлены къ вещамъ, чѣмъ другія; потому что если которыя нибудь надобно называть дѣйствительно именами, то они дѣйствительно также принадлежатъ вещамъ: прочія же, говоритъ, уже и не имена, а просто пустыя слова и звуки. Вѣдь слова, такъ какъ они подражаютъ природѣ вещей и служатъ какъ бы образомъ ихъ, не могутъ быть придаваемы
трясения произносящего ее языка; поэтому-то она и вошла в слова: ῥεῖν (течь), τρόμος (дрожание), κρούειν (ударять), и в другие подобные. Потом, ι показывает тонкость — и, по тонкости, способность проникать, подвигаться, как в глаголах: ἰέναι (идти) и ἴεσθαι (тоже). Буквы же: σ, φ, ψ, ζ выражают шипение, или свист, как в словах: ψοχρόν (холодное), ζέον (кипящее), σείεσθαι (трястись), и в других. Для означения покоя и стояния пригодны буквы δ и τ, при произношении которых язык как бы опирается на зубах. Тихое, жидкое, клейкое хорошо обозначаются чрез λ, произнося которую, язык падает как-то мягко. Таким образом, всякая буква имеет свойственную себе силу и выражение, и это, при употреблении её, надобно наблюдать внимательно (p. 426 B — 427 D).
Кратил признается, что всё это объяснено совершенно согласно с его воззрением, — потому ли, что Сократ исполнился какого-то священного восторга от Эвтифрона, или потому, что присуща была ему своею божественностью другая какая муза. Это место весьма ясно показывает, что всё здесь изложено Сократом не как собственное его убеждение, а как шуточное приспособление к мнениям других; так что даже и правильные его замечания направлены, без сомнения, к насмешке. Выслушав ответ Кратила, Сократ приступает к тонкому опровержению его мнения.
Имена приданы вещам, говорит, чтобы мы знали их природу: стало быть, есть некоторое искусство правильного нахождения имен. Кратил хотя и допускает это, однакож не соглашается, что одни из них более приспособлены к вещам, чем другие; потому что если которые-нибудь надобно называть действительно именами, то они действительно также принадлежат вещам: прочие же, говорит, уже и не имена, а просто пустые слова и звуки. Ведь слова, так как они подражают природе вещей и служат как бы образом их, не могут быть придаваемы
