жется, то и надобно почитать истиннымъ. По той же самой причинѣ, думаетъ Сократъ, слѣдуетъ отвергнуть и мнѣніе Эвтидема, который полагаетъ, что все вмѣстѣ для всѣхъ оказывается равно. Этимъ опредѣленіемъ въ корнѣ уничтожается также всякое различіе между добромъ и зломъ. Если же все вмѣстѣ не для всѣхъ одинаково и равно, и частные предметы для отдѣльныхъ лицъ не таковы, какими являются: то слѣдуетъ, что вещи имѣютъ собственную свою природу сами по себѣ, и что эта природа не зависитъ отъ чувства и произвола людей (p. 385 E — 386 E).
Когда это было такимъ образомъ изложено и Ермогеномъ одобрено, Сократъ начинаетъ слѣдующее разсужденіе. Если вещи имѣютъ собственную свою силу и отъ человѣческихъ чувствъ не зависятъ, то необходимо таковы же должны быть и относящіяся къ нимъ дѣйствія, то есть и они не зависятъ отъ нашей воли и блюдутъ въ себѣ собственную свою природу. Но къ дѣйствіямъ относится и рѣчь. Поэтому, кто намѣренъ говорить правильно, тотъ долженъ дѣлать это соотвѣтственно природѣ рѣчи. Рѣчи же подчинено наименованіе, которое также считается дѣйствіемъ. Стало быть, и именовать вещи мы должны соотвѣтственно природѣ наименованія, такъ, чтобы и въ этомъ отношеніи исключалось всякое безразсудство произвола (p. 386 E — 387 D). — Кромѣ того, имена суть какъ бы нѣкоторыя орудія, которыми мы пользуемся, чтобы научить другъ друга относительно вещей и чтобы отчетливо разбирать, которыя изъ нихъ различны между собою. Слѣдовательно, тотъ будетъ правильно пользоваться ими, кто умѣетъ учить. А пользуясь именами, онъ видитъ ихъ готовыми; ибо они установлены употребленіемъ и навыкомъ, такъ что представляются дѣломъ какого-то законодателя. Изъ этого видно, что слова не слѣдуетъ вымышлять и выковывать всякому: это можетъ дѣлать только тотъ, кто хорошо знаетъ вещь, и кого называемъ мы законодателемъ (p. 387 D — 388 E). — Да сообрази и то, чему слѣдуетъ законодатель въ измышленіи именъ.
жется, то и надобно почитать истинным. По той же самой причине, думает Сократ, следует отвергнуть и мнение Эвтидема, который полагает, что всё вместе для всех оказывается равно. Этим определением в корне уничтожается также всякое различие между добром и злом. Если же всё вместе не для всех одинаково и равно, и частные предметы для отдельных лиц не таковы, какими являются: то следует, что вещи имеют собственную свою природу сами по себе, и что эта природа не зависит от чувства и произвола людей (p. 385 E — 386 E).
Когда это было таким образом изложено и Ермогеном одобрено, Сократ начинает следующее рассуждение. Если вещи имеют собственную свою силу и от человеческих чувств не зависят, то необходимо таковы же должны быть и относящиеся к ним действия, то есть и они не зависят от нашей воли и блюдут в себе собственную свою природу. Но к действиям относится и речь. Поэтому, кто намерен говорить правильно, тот должен делать это соответственно природе речи. Речи же подчинено наименование, которое также считается действием. Стало быть, и именовать вещи мы должны соответственно природе наименования, так, чтобы и в этом отношении исключалось всякое безрассудство произвола (p. 386 E — 387 D). — Кроме того, имена суть как бы некоторые орудия, которыми мы пользуемся, чтобы научить друг друга относительно вещей и чтобы отчетливо разбирать, которые из них различны между собою. Следовательно, тот будет правильно пользоваться ими, кто умеет учить. А пользуясь именами, он видит их готовыми; ибо они установлены употреблением и навыком, так что представляются делом какого-то законодателя. Из этого видно, что слова не следует вымышлять и выковывать всякому: это может делать только тот, кто хорошо знает вещь, и кого называем мы законодателем (p. 387 D — 388 E). — Да сообрази и то, чему следует законодатель в измышлении имен.
