περὶ ἡδονῆς, тогда какъ существенное-то между тѣми понятіями, для котораго предлагаются къ разсмотрѣнію ἡδονὴ и φρόνησις, есть τὸ ἀμείνω γενέσθαι. Сократъ въ самомъ началѣ бесѣды почти такъ поставляетъ вопросъ, рѣшеніемъ котораго она должна заняться: что лучше — удовольствіе или разумность? Но явно, что удареніе въ этомъ вопросѣ падаетъ на слово лучше, а не на удовольствіе; слѣдовательно, тема Филеба есть именно это лучше, взятое отрѣшенно, какъ высшее благо. Что дѣйствительно такова задача разсматриваемаго діалога, доказывается и тѣмъ результатомъ, до котораго онъ достигъ и которымъ закончилъ свое развитіе: этотъ результатъ есть опредѣленіе и указаніе различныхъ степеней блага, чрезъ приложеніе къ нимъ мѣры или мѣрности, признаваемой благомъ высшимъ.
Но что могло расположить Платона къ рѣшенію вопроса о высшемъ благѣ, и какъ смотрѣлъ онъ на этотъ предметъ? — Почти нѣтъ сомнѣнія, что философъ возбужденъ былъ къ сему труду различіемъ существовавшихъ тогда мнѣній, — въ чемъ состоитъ высшее благо человѣка. Мнѣній касательно сего предмета въ философскихъ школахъ вообще было два: одни изъ философовъ высшимъ благомъ человѣческой природы почитали удовольствіе, а другіе, отвергая и уничижая удовольствіе, высшее благо поставляли въ знаніи и разумности. Извѣстно, что такое раздвоеніе взгляда на высшее благо произошло даже между послѣдователями Сократа. Сторону удовольствія сильно поддерживалъ Аристиппъ, хотя трудно опредѣлить, далеко ли простирался его идонизмъ. Свидѣтельства Ксенофонта (Mem. II, 1), Аристотеля (Metaph. III, 2), Секста Эмпирика (Adv. mathem. VII, 11), Діогена Лаэрція (VI, 92) и другихъ не совсѣмъ удовлетворительно выясняютъ идею этого ученія. Впрочемъ, оно распространилось тогда широко и господствовало надъ умами многихъ, какъ говорится объ этомъ и въ Филебѣ (p. 67 C): οῖς πιστεύοντες — οἱ πολλοὶ κρίνουσι τὰς ἡδονὰς εἰς τὸ ζῆν ἡμῖν εὖ κρατίστας εἶναι κ. τ. λ. Защитниками же другаго мнѣнія,
περὶ ἡδονῆς, тогда как существенное-то между теми понятиями, для которого предлагаются к рассмотрению ἡδονὴ и φρόνησις, есть τὸ ἀμείνω γενέσθαι. Сократ в самом начале беседы почти так поставляет вопрос, решением которого она должна заняться: что лучше — удовольствие или разумность? Но явно, что ударение в этом вопросе падает на слово лучше, а не на удовольствие; следовательно, тема Филеба есть именно это лучше, взятое отрешенно, как высшее благо. Что действительно такова задача рассматриваемого диалога, доказывается и тем результатом, до которого он достиг и которым закончил свое развитие: этот результат есть определение и указание различных степеней блага, чрез приложение к ним меры или мерности, признаваемой благом высшим.
Но что могло расположить Платона к решению вопроса о высшем благе, и как смотрел он на этот предмет? — Почти нет сомнения, что философ возбужден был к сему труду различием существовавших тогда мнений, — в чём состоит высшее благо человека. Мнений касательно сего предмета в философских школах вообще было два: одни из философов высшим благом человеческой природы почитали удовольствие, а другие, отвергая и уничижая удовольствие, высшее благо поставляли в знании и разумности. Известно, что такое раздвоение взгляда на высшее благо произошло даже между последователями Сократа. Сторону удовольствия сильно поддерживал Аристипп, хотя трудно определить, далеко ли простирался его идонизм. Свидетельства Ксенофонта (Mem. II, 1), Аристотеля (Metaph. III, 2), Секста Эмпирика (Adv. mathem. VII, 11), Диогена Лаэрция (VI, 92) и других не совсем удовлетворительно выясняют идею этого учения. Впрочем, оно распространилось тогда широко и господствовало над умами многих, как говорится об этом и в Филебе (p. 67 C): οῖς πιστεύοντες — οἱ πολλοὶ κρίνουσι τὰς ἡδονὰς εἰς τὸ ζῆν ἡμῖν εὖ κρατίστας εἶναι κ. τ. λ. Защитниками же другого мнения,
