только слушаютъ его. Узнавъ эти мысли Сократа о его геніѣ, Ѳеагъ приходитъ къ заключенію, что ему надобно вступить въ число Сократовыхъ учениковъ, по крайней мѣрѣ для того, чтобы испытать, будетъ ли благопріятствовать ему геній, или не будетъ.
Изъ этого содержанія и направленія разговора ясно открывается, что писатель его имѣлъ намѣреніе показать вліяніе Сократова генія на успѣшность и безуспѣшность его слушателей, что, то-есть, дѣйственность наставленій Сократа вполнѣ зависитъ отъ какой-то божественной силы, которая, живя въ душѣ его, сама чрезъ него или даруетъ ученикамъ желаемую мудрость, или отказываетъ въ ней. Чтобы доказать свое положеніе, онъ, кажется, основался на словахъ Платона въ Государствѣ (VI, p. 496 B), гдѣ этотъ философъ говоритъ: «Можетъ равнымъ образомъ удерживать при ней (при философіи) и узда нашего друга Ѳеага; ибо въ Ѳеагѣ все настроено такъ, чтобы удалиться отъ философіи, и только болѣзненность тѣла удерживаетъ его и отталкиваетъ отъ дѣлъ политическихъ. О нашемъ же божественномъ знаменіи не стоитъ и толковать; ибо подобнаго явленія, вѣроятно, не бывало ни у кого изъ прежнихъ людей». Но явно, что въ этихъ словахъ вовсе нѣтъ основанія для такой темы разговора, какая взята въ Ѳеагѣ. Противъ этой темы говоритъ здѣсь самъ Сократъ, полагая, что обычное въ немъ внушеніе генія къ философіи не имѣетъ никакого отношенія и должно быть понимаемо, какъ явленіе частное, принадлежащее ему одному и нераздѣляемое никѣмъ. Философію Сократъ ни здѣсь, ни гдѣ въ другихъ мѣстахъ не поставляетъ въ зависимость отъ чего-то геніальнаго, а почитаетъ ее свободнымъ выраженіемъ мыслящаго человѣческаго духа. И если Платонъ иногда упоминаетъ о Сократовомъ геніѣ, то мнѣніе его объ этомъ предметѣ заключаетъ въ себѣ далеко не тотъ смыслъ, въ какомъ принимаетъ его писатель Ѳеага. Мы видимъ, что въ Федрѣ, Теэтетѣ, Государствѣ, и въ другихъ діалогахъ тотъ геній приписывается одному Сократу и ему одному дѣлаетъ внушенія, если послѣдній
только слушают его. Узнав эти мысли Сократа о его гении, Феаг приходит к заключению, что ему надобно вступить в число Сократовых учеников, по крайней мере для того, чтобы испытать, будет ли благоприятствовать ему гений, или не будет.
Из этого содержания и направления разговора ясно открывается, что писатель его имел намерение показать влияние Сократова гения на успешность и безуспешность его слушателей, что, то есть, действенность наставлений Сократа вполне зависит от какой-то божественной силы, которая, живя в душе его, сама чрез него или дарует ученикам желаемую мудрость, или отказывает в ней. Чтобы доказать свое положение, он, кажется, основался на словах Платона в Государстве (VI, p. 496 B), где этот философ говорит: «Может равным образом удерживать при ней (при философии) и узда нашего друга Феага; ибо в Феаге всё настроено так, чтобы удалиться от философии, и только болезненность тела удерживает его и отталкивает от дел политических. О нашем же божественном знамении не стоит и толковать; ибо подобного явления, вероятно, не бывало ни у кого из прежних людей». Но явно, что в этих словах вовсе нет основания для такой темы разговора, какая взята в Феаге. Против этой темы говорит здесь сам Сократ, полагая, что обычное в нём внушение гения к философии не имеет никакого отношения и должно быть понимаемо, как явление частное, принадлежащее ему одному и неразделяемое никем. Философию Сократ ни здесь, ни где в других местах не поставляет в зависимость от чего-то гениального, а почитает ее свободным выражением мыслящего человеческого духа. И если Платон иногда упоминает о Сократовом гении, то мнение его об этом предмете заключает в себе далеко не тот смысл, в каком принимает его писатель Феага. Мы видим, что в Федре, Теэтете, Государстве, и в других диалогах тот гений приписывается одному Сократу и ему одному делает внушения, если последний
