Ѳеагъ принадлежитъ къ числу тѣхъ разговоровъ, которые внесены древностью въ сборникъ Платоновыхъ сочиненій и долго украшались именемъ Платона, но наконецъ не могли защитить предъ критикою своей подлинности и признаны подложными. Есть, конечно, и между новѣйшими критиками такіе, которые сильно отстаиваютъ достоинство этого діалога. Зохеръ и Кнебелій смѣло возстаютъ противъ неумолимыхъ приговоровъ Бекка, Гейндорфа, Аста и Шлейермахера, почитающихъ его произведеніемъ позднѣйшимъ и даже весьма посредственнымъ: но доказательства, защитниковъ относительно слабѣе тѣхъ, какіе приводятся обличителями.
Мнѣ представляются особенно три стороны, съ которыхъ подложность Ѳеага оказывается несомнѣнною: во-первыхъ, намѣреніе писателя, выражаемое въ діалогѣ, — таково, что оно не могло быть предполагаемо Платономъ, ибо несогласно съ его ученіемъ; во-вторыхъ, содержаніе Ѳеага въ цѣломъ и частяхъ изложено такъ неестественно и несогласно съ истиною, что эта отдѣлка его никакъ не можетъ быть приписана Платону; въ-третьихъ, мы видимъ въ этомъ діалогѣ съ начала до конца множество такихъ словъ и выраженій, которыя совершенно чужды рѣчи Платона и даже никѣмъ другимъ не были употребляемы въ его время.
Разговоръ происходитъ между Димодокомъ, Сократомъ и Ѳеагомъ. Димодокъ, уступая многократнымъ докукамъ сы-
Феаг принадлежит к числу тех разговоров, которые внесены древностью в сборник Платоновых сочинений и долго украшались именем Платона, но наконец не могли защитить пред критикою своей подлинности и признаны подложными. Есть, конечно, и между новейшими критиками такие, которые сильно отстаивают достоинство этого диалога. Зохер и Кнебелий смело восстают против неумолимых приговоров Бекка, Гейндорфа, Аста и Шлейермахера, почитающих его произведением позднейшим и даже весьма посредственным: но доказательства, защитников относительно слабее тех, какие приводятся обличителями.
Мне представляются особенно три стороны, с которых подложность Феага оказывается несомненною: во-первых, намерение писателя, выражаемое в диалоге, — таково, что оно не могло быть предполагаемо Платоном, ибо несогласно с его учением; во-вторых, содержание Феага в целом и частях изложено так неестественно и несогласно с истиною, что эта отделка его никак не может быть приписана Платону; в-третьих, мы видим в этом диалоге с начала до конца множество таких слов и выражений, которые совершенно чужды речи Платона и даже никем другим не были употребляемы в его время.
Разговор происходит между Димодоком, Сократом и Феагом. Димодок, уступая многократным докукам сы-
