това воспитанника, заимствующаго свои изображенія прямо изъ вседневной жизни. Даже и мысли о поэтическомъ и рапсодическомъ восторгѣ не поднимаются выше понятія древнихъ Грековъ и находятся въ такой тѣсной связи съ ученіемъ Сократа объ этомъ предметѣ, что можно почитать ихъ вполнѣ Сократовыми. Поэтому мнѣніе Шлейермахера, что на Іона надобно смотрѣть, какъ на прибавленіе къ Федру, кажется весьма страннымъ. Вѣдь еслибы это сколько-нибудь походило на правду; то въ Іонѣ мы должны были бы найти больше содержанія и больше углубленія въ предметъ изслѣдываемый: между Федромъ и Іономъ, въ матеріальномъ отношеніи и въ философскомъ взглядѣ, такое же различіе, какое — между возрастнымъ, особенно крѣпкимъ человѣкомъ, и невполнѣ созрѣвшимъ, хотя способнымъ юношею. На тотъ же періодъ Платоновой жизни указываетъ и форма разсматриваемаго діалога. Въ этомъ діалогѣ далеко нѣтъ еще той искуственности плана, той поступи и заманчивости наведенія, той тонкой и чарующей ироніи, какая непрестанно встрѣчается въ произведеніяхъ Платона, написанныхъ въ позднѣйшую пору его жизни. Здѣсь господствуетъ больше наивность и такая простота, какою Ксенофонтъ въ своихъ запискахъ характеризуетъ самого Сократа, и только уподобленіе воодушевленія магниту позволяетъ предвидѣть въ Платонѣ возвышенность и зоркость будущаго философа. Что Платонъ написалъ Іона еще въ ранней молодости, когда посѣщалъ школу Сократа, это нисколько неудивительно. Мы уже имѣли случаи говорить, что въ тотъ періодъ его жизни написаны имъ, кромѣ Іона, и нѣкоторые другіе разговоры, какъ-то Менонъ, Эвтифронъ, Лизисъ, — всѣ они направлены къ защитѣ Сократа отъ тѣхъ обвиненій, которыми тогда начинали преслѣдовать его: только эта защита обнаруживала характеръ апагогическій, то-есть доказывалось, что обвинители великаго философа — люди несмысленные, невѣжды, поставляющіе внѣшній и личный свой интересъ выше истинъ общечеловѣческихъ, которыхъ органомъ и проповѣдникомъ былъ Сократъ. Такъ, напримѣръ, извѣст-
това воспитанника, заимствующего свои изображения прямо из вседневной жизни. Даже и мысли о поэтическом и рапсодическом восторге не поднимаются выше понятия древних Греков и находятся в такой тесной связи с учением Сократа об этом предмете, что можно почитать их вполне Сократовыми. Поэтому мнение Шлейермахера, что на Иона надобно смотреть, как на прибавление к Федру, кажется весьма странным. Ведь если бы это сколько-нибудь походило на правду; то в Ионе мы должны были бы найти больше содержания и больше углубления в предмет исследываемый: между Федром и Ионом, в материальном отношении и в философском взгляде, такое же различие, какое — между возрастным, особенно крепким человеком, и не вполне созревшим, хотя способным юношею. На тот же период Платоновой жизни указывает и форма рассматриваемого диалога. В этом диалоге далеко нет еще той искусственности плана, той поступи и заманчивости наведения, той тонкой и чарующей иронии, какая непрестанно встречается в произведениях Платона, написанных в позднейшую пору его жизни. Здесь господствует больше наивность и такая простота, какою Ксенофонт в своих записках характеризует самого Сократа, и только уподобление воодушевления магниту позволяет предвидеть в Платоне возвышенность и зоркость будущего философа. Что Платон написал Иона еще в ранней молодости, когда посещал школу Сократа, это нисколько неудивительно. Мы уже имели случаи говорить, что в тот период его жизни написаны им, кроме Иона, и некоторые другие разговоры, как-то Менон, Эвтифрон, Лизис, — все они направлены к защите Сократа от тех обвинений, которыми тогда начинали преследовать его: только эта защита обнаруживала характер апагогический, то есть доказывалось, что обвинители великого философа — люди несмысленные, невежды, поставляющие внешний и личный свой интерес выше истин общечеловеческих, которых органом и проповедником был Сократ. Так, например, извест-
