зался живымъ олицетвореніемъ, а Сократъ — самою смѣшною каррикатурою, и когда, однакожъ, послѣднему приходилось обличать перваго, что онъ вовсе не знаетъ, въ чемъ состоитъ прекрасное? Явно, что здѣсь открывалось Сократу обширное поле для ироніи, представлялся поводъ къ интересной игрѣ съ самохвальствомъ софиста и вмѣстѣ являлся случай разъяснить значеніе избраннаго предмета, сколько и какъ позволяла это обыкновенная сократическая метода. Но такимъ ли образомъ характеризуется въ своемъ развитіи и такое ли имѣетъ направленіе разсматриваемый діалогъ Платона — Иппіасъ большій, — это мы увидимъ, если прослѣдимъ ходъ логической нити, связующей частные отдѣлы его содержанія.
Возбуждаемый и направляемый вопросами Сократа, Иппіасъ полагаетъ, что древніе мудрецы, въ сравненіи съ позднѣйшими софистами, ничего не значатъ, и это положеніе доказываетъ тѣмъ, что позднѣйшіе софисты своими декламаціями наживаютъ огромныя суммы денегъ; больше же всѣхъ прочихъ обогатился такимъ средствомъ онъ самъ; слѣдовательно, онъ самъ, то-есть Иппіасъ, мудрѣе нетолько всѣхъ древнихъ мудрецовъ, но и современныхъ ему софистовъ. Чтобы искуснѣе обличить Иппіаса, что онъ хвастается предъ древними мудрецами, не изучивъ порядочно ихъ мудрости, Сократъ спрашиваетъ его: не больше ли, чѣмъ гдѣ-нибудь, собралъ онъ денегъ въ Лакедемонѣ? Иппіасъ, не видя цѣли этого вопроса, отвѣчаетъ отрицательно и говоритъ, что Лакедемоняне вовсе не интересовались его познаніями, повинуясь своему закону, который запрещаетъ ихъ юношамъ получать воспитаніе иностранное. Они охотно слушаютъ только о древнихъ герояхъ и поселеніяхъ, о происхожденіи древнихъ городовъ и вообще о древности; а потому, для удовлетворенія ихъ любознательности, онъ самъ принужденъ былъ учиться всему такому. Съ этою цѣлію, говоритъ, написалъ я прекрасную рѣчь о прекрасныхъ предметахъ, изученіемъ которыхъ должны заниматься юноши. Выслушавъ столь хвастливое признаніе Иппіаса, Сокрытъ останавливается на немъ и, ссылаясь на пытли-
зался живым олицетворением, а Сократ — самою смешною карикатурою, и когда, однакож, последнему приходилось обличать первого, что он вовсе не знает, в чём состоит прекрасное? Явно, что здесь открывалось Сократу обширное поле для иронии, представлялся повод к интересной игре с самохвальством софиста и вместе являлся случай разъяснить значение избранного предмета, сколько и как позволяла это обыкновенная сократическая метода. Но таким ли образом характеризуется в своем развитии и такое ли имеет направление рассматриваемый диалог Платона — Иппиас больший, — это мы увидим, если проследим ход логической нити, связующей частные отделы его содержания.
Возбуждаемый и направляемый вопросами Сократа, Иппиас полагает, что древние мудрецы, в сравнении с позднейшими софистами, ничего не значат, и это положение доказывает тем, что позднейшие софисты своими декламациями наживают огромные суммы денег; больше же всех прочих обогатился таким средством он сам; следовательно, он сам, то есть Иппиас, мудрее нетолько всех древних мудрецов, но и современных ему софистов. Чтобы искуснее обличить Иппиаса, что он хвастается пред древними мудрецами, не изучив порядочно их мудрости, Сократ спрашивает его: не больше ли, чем где-нибудь, собрал он денег в Лакедемоне? Иппиас, не видя цели этого вопроса, отвечает отрицательно и говорит, что Лакедемоняне вовсе не интересовались его познаниями, повинуясь своему закону, который запрещает их юношам получать воспитание иностранное. Они охотно слушают только о древних героях и поселениях, о происхождении древних городов и вообще о древности; а потому, для удовлетворения их любознательности, он сам принужден был учиться всему такому. С этою целью, говорит, написал я прекрасную речь о прекрасных предметах, изучением которых должны заниматься юноши. Выслушав столь хвастливое признание Иппиаса, Сокрыт останавливается на нём и, ссылаясь на пытли-
