взаимно привлекающихся подъ формою дружбы. А Ктизиппъ и Менексенъ представляются природами сродными. Только одинъ Сократъ является истиною всестороннею, и потому дружбою сознательною, отчетливо созерцающею ея предметъ, средства и цѣль. Не даромъ онъ приписываетъ себѣ единственное умѣнье — узнавать, кто истинно любитъ и истинно любимъ (p. 204 C).
Что касается методы, то въ «Лизисѣ», сознаніе направляется больше отъ отрицанія къ положительности: здѣсь принимается во вниманіе собственно философское отношеніе дружбы; дѣло идетъ о томъ, чтобы двухъ неиспорченныхъ, съ отличными способностями юношей расположить къ философіи. Поэтому эленктика въ «Лизисѣ» является только приготовленіемъ и вспомогательнымъ средствомъ къ потрептикѣ. Разумѣется, что Сократу не было никакого труда, въ первой части разговора, увѣрить неиспорченнаго Лизиса въ скудости его познаній, и только съ спорчивымъ Менексеномъ воспользовался онъ собственно діалектическими пріемами — частію для того, чтобы предостеречь его отъ заблужденій, которымъ, по живости естественныхъ своихъ способностей и по ходу своего образованія, могъ онъ подвергаться, а частію для того, чтобы въ этой даровитой природѣ развить элементъ положительно философскій, предложивъ ему разрѣшить задачу, къ распутанію которой онъ приступилъ съ однимъ остроумнымъ различеніемъ, подобно тому, какъ во второмъ отдѣлѣ поступилъ съ смѣшеніемъ различныхъ значеній слова φίλος, а въ четвертомъ съ словами ἔνεκα и διά. Но вмѣстѣ съ этимъ въ «Лизисѣ» сократическое незнаніе почти вовсе незамѣтно: теперь Сократъ приписываетъ себѣ, по крайней мѣрѣ, знаніе о томъ, кто любитъ и любимъ, то-есть не отказывается отъ взгляда на природу философскаго стремленія. Это вяжется и съ установленнымъ здѣсь глубокимъ изслѣдованіемъ любви и дружбы, которое историческому Сократу непосредственно не можетъ быть усвоено. Тутъ скользитъ легкій намекъ на то, что истинный философъ бываетъ обратно любимъ мудростію (p.
взаимно привлекающихся под формою дружбы. А Ктизипп и Менексен представляются природами сродными. Только один Сократ является истиною всестороннею, и потому дружбою сознательною, отчетливо созерцающею её предмет, средства и цель. Не даром он приписывает себе единственное уменье — узнавать, кто истинно любит и истинно любим (p. 204 C).
Что касается методы, то в «Лизисе», сознание направляется больше от отрицания к положительности: здесь принимается во внимание собственно философское отношение дружбы; дело идет о том, чтобы двух неиспорченных, с отличными способностями юношей расположить к философии. Поэтому эленктика в «Лизисе» является только приготовлением и вспомогательным средством к потрептике. Разумеется, что Сократу не было никакого труда, в первой части разговора, уверить неиспорченного Лизиса в скудости его познаний, и только со спорчивым Менексеном воспользовался он собственно диалектическими приемами — частью для того, чтобы предостеречь его от заблуждений, которым, по живости естественных своих способностей и по ходу своего образования, мог он подвергаться, а частью для того, чтобы в этой даровитой природе развить элемент положительно философский, предложив ему разрешить задачу, к распутанию которой он приступил с одним остроумным различением, подобно тому, как во втором отделе поступил со смешением различных значений слова φίλος, а в четвертом со словами ἔνεκα и διά. Но вместе с этим в «Лизисе» сократическое незнание почти вовсе незаметно: теперь Сократ приписывает себе, по крайней мере, знание о том, кто любит и любим, то есть не отказывается от взгляда на природу философского стремления. Это вяжется и с установленным здесь глубоким исследованием любви и дружбы, которое историческому Сократу непосредственно не может быть усвоено. Тут скользит легкий намек на то, что истинный философ бывает обратно любим мудростию (p.
