къ высочайшему добру. А этимъ заявилъ онъ отличіе блага абсолютнаго, какъ цѣли философскихъ стремленій, отъ благъ относительныхъ, характеризующихся просто полезностію, и своимъ созерцаніемъ сталъ выше эмпирическаго взгляда Сократова. Выраженія πρῶτον φίλον, ὡς ἀληθῶς φίλον, ради котораго мы все другое называемъ φίλα, относятся уже къ языку послѣдующаго идеализма (сравн. Symp. p. 210 E), и частныя блага становятся теперь какбы εΐδωλα того перваго (p. 219 C. D).
Съ другой стороны, это высочайшее благо здѣсь — еще чистая форма, безъ всякихъ конкретныхъ ограниченій содержанія. Это видно изъ того уже, что Сократъ представляетъ зло, какъ абсолютное противорѣчіе или отрицаніе блага (p. 214 D; сравн. 217 C D); а стремящееся къ добру желаніе кажется ему обнаруженіемъ естественныхъ жизненныхъ отправленій не менѣе тѣла, какъ и духа. Все это были, очевидно, только зародыши мыслей, которыхъ дальнѣйшія слѣдствія теперь пока еще указаны быть не могутъ. Впрочемъ сократическое понятіе блага, даже и въ предѣлахъ разговора, недалеко было отъ реальности; потому что Сократъ различаетъ здѣсь существенныя и случайныя ограниченія, которыми опредѣляется благо (p. 217 C D), хотя въ то же время словомъ παρουσία напоминаетъ объ ученіи идеальномъ. Обѣ эти стихіи позднѣйшаго идеализма — формально-логическая и реальная, понятіе и образъ — идутъ въ «Лизисѣ», такъ сказать, еще раздѣльно, одна подлѣ другой.
Къ содержанію разговора «Лизисъ» ближайшимъ образомъ примѣнены количество и качества бесѣдующихъ лицъ; такъ что въ этомъ отношеніи здѣсь нѣтъ ничего ни лишняго, ни произвольнаго. Между лицами, введенными въ разговоръ, Иппоталъ есть образецъ любви не-истинной и не-нравственной: онъ въ любимомъ предметѣ любитъ только себя самого, а о взаимномъ воспитаніи на началахъ нравственности, или о самовоспитаніи другъ чрезъ друга и мысли не имѣетъ. Лизисъ и Менексенъ — образцы личностей неоднокачественныхъ, и потому
к высочайшему добру. А этим заявил он отличие блага абсолютного, как цели философских стремлений, от благ относительных, характеризующихся просто полезностью, и своим созерцанием стал выше эмпирического взгляда Сократова. Выражения πρῶτον φίλον, ὡς ἀληθῶς φίλον, ради которого мы всё другое называем φίλα, относятся уже к языку последующего идеализма (сравн. Symp. p. 210 E), и частные блага становятся теперь как бы εΐδωλα того первого (p. 219 C. D).
С другой стороны, это высочайшее благо здесь — еще чистая форма, без всяких конкретных ограничений содержания. Это видно из того уже, что Сократ представляет зло, как абсолютное противоречие или отрицание блага (p. 214 D; сравн. 217 C D); а стремящееся к добру желание кажется ему обнаружением естественных жизненных отправлений не менее тела, как и духа. Всё это были, очевидно, только зародыши мыслей, которых дальнейшие следствия теперь пока еще указаны быть не могут. Впрочем сократическое понятие блага, даже и в пределах разговора, недалеко было от реальности; потому что Сократ различает здесь существенные и случайные ограничения, которыми определяется благо (p. 217 C D), хотя в то же время словом παρουσία напоминает об учении идеальном. Обе эти стихии позднейшего идеализма — формально-логическая и реальная, понятие и образ — идут в «Лизисе», так сказать, еще раздельно, одна подле другой.
К содержанию разговора «Лизис» ближайшим образом применены количество и качества беседующих лиц; так что в этом отношении здесь нет ничего ни лишнего, ни произвольного. Между лицами, введенными в разговор, Иппотал есть образец любви не-истинной и не-нравственной: он в любимом предмете любит только себя самого, а о взаимном воспитании на началах нравственности, или о самовоспитании друг чрез друга и мысли не имеет. Лизис и Менексен — образцы личностей неоднокачественных, и потому
