мы, взявъ какой-нибудь видъ Эроса, называемъ этимъ именемъ цѣлый родъ, а прочіе виды означаемъ иными именами. — Напримѣръ? спросилъ я. — Напримѣръ такъ: тебѣ извѣстно, что творчество многовидно; ибо всему, что изъ небытія переходитъ въ бытіе причина есть творчество; такъ что и произведенія всѣхъ искуствъ — творчество, а C. производители ихъ — творцы. — Правда. — Однако, ты знаешь также, продолжала она, что они называются не творцами, а имѣютъ другія названія: тутъ изъ всего творчества отдѣляется только одна часть, свойственная музыкѣ и метру, и служитъ именемъ цѣлаго рода. Вѣдь творчествомъ называется одно это, и имѣющіе эту часть творчества удерживаютъ имя творцовъ (поэтовъ). — Правду говоришь, сказалъ я. — То же самое D. и объ Эросѣ. Главное здѣсь то, что всякое желаніе добра и счастія для каждаго есть величайшій и лукавый Эросъ; только нѣкоторые обращаются къ нему иными различными способами: занимаясь то пріобрѣтеніемъ денегъ, то гимнастикою, то философіею, они не называются ни любящими, ни любителями, за то, направляясь заботливо лишь къ одному виду, удерживаютъ имя цѣлаго рода, то-есть имя Эроса — любящаго и любителя. — Должно быть, говоришь правду, E. сказалъ я. — И вотъ есть мнѣніе, говоритъ, что любятъ тѣ, которые ищутъ своей половины: а я думаю, что Эросъ не есть Эросъ ни половины, ни цѣлаго, если это, мой другъ, не добро; потому что люди соглашаются на отнятіе у себя ногъ и рукъ, когда имъ кажется, что эта собственность ихъ нехороша. Вѣдь и своего, думаю, никто не любитъ, развѣ когда своимъ называютъ доброе, а чужимъ — злое; такъ что всѣ ничего 206. болѣе не любятъ, кромѣ добра. Или тебѣ кажется иначе? — Нѣтъ, клянусь Зевсомъ, сказалъ я. — Итакъ, не слѣдуетъ ли просто положить, спросила она, что люди любятъ добро? — Да, отвѣчалъ я. — Но что? не нужно ли прибавить, говоритъ, чтобы добро было для нихъ? — Нужно прибавить. — И притомъ, чтобы нетолько было, говоритъ, но и всегда было? — И это прибавимъ. — Слѣдовательно, вообще, сказала она,
мы, взяв какой-нибудь вид Эроса, называем этим именем целый род, а прочие виды означаем иными именами. — Например? спросил я. — Например так: тебе известно, что творчество многовидно; ибо всему, что из небытия переходит в бытие причина есть творчество; так что и произведения всех искусств — творчество, а C. производители их — творцы. — Правда. — Однако, ты знаешь также, продолжала она, что они называются не творцами, а имеют другие названия: тут из всего творчества отделяется только одна часть, свойственная музыке и метру, и служит именем целого рода. Ведь творчеством называется одно это, и имеющие эту часть творчества удерживают имя творцов (поэтов). — Правду говоришь, сказал я. — То же самое D. и об Эросе. Главное здесь то, что всякое желание добра и счастья для каждого есть величайший и лукавый Эрос; только некоторые обращаются к нему иными различными способами: занимаясь то приобретением денег, то гимнастикою, то философиею, они не называются ни любящими, ни любителями, за то, направляясь заботливо лишь к одному виду, удерживают имя целого рода, то есть имя Эроса — любящего и любителя. — Должно быть, говоришь правду, E. сказал я. — И вот есть мнение, говорит, что любят те, которые ищут своей половины: а я думаю, что Эрос не есть Эрос ни половины, ни целого, если это, мой друг, не добро; потому что люди соглашаются на отнятие у себя ног и рук, когда им кажется, что эта собственность их нехороша. Ведь и своего, думаю, никто не любит, разве когда своим называют доброе, а чужим — злое; так что все ничего 206. более не любят, кроме добра. Или тебе кажется иначе? — Нет, клянусь Зевсом, сказал я. — Итак, не следует ли просто положить, спросила она, что люди любят добро? — Да, отвечал я. — Но что? не нужно ли прибавить, говорит, чтобы добро было для них? — Нужно прибавить. — И притом, чтобы нетолько было, говорит, но и всегда было? — И это прибавим. — Следовательно, вообще, сказала она,
