Послѣ Павзанія надлежало ораторствовать Аристофану; но у него на ту пору сдѣлалась икота и мѣшала ему говорить. Нѣтъ ничего страннаго, что эта выходка, по намѣренію Платона, долженствовала быть антрактною шуткою, чтобы его Симпосіонъ не представлялся бесѣдою монотонною и педантскою: но если мы обратимъ вниманіе на содержаніе рѣчей Эриксимаховой и Аристофановой, то и кромѣ того легко замѣтимъ, что первая, съ одной стороны, имѣетъ ближайшую связь съ рѣчью Павзанія и Федра и должна была слѣдовать за ними, съ другой, могла быть произнесена естественнѣе всего врачемъ, тогда какъ комическая импровизація Аристофана, поставленная между серьезными рѣчами Павзанія и Эриксимаха, была бы вовсе не на мѣстѣ и обезображивала бы цѣлое. Итакъ вмѣсто Аристофана импровизируетъ Эриксимахъ и говоритъ: Какъ ни хорошо поступилъ Павзаній, что различилъ двухъ Эросовъ; но эти Эросы, разсматриваемые только въ отношеніи къ человѣческой душѣ, остаются все-таки явленіемъ одностороннимъ. Сила Эроса простирается такъ далеко, что проникаетъ души и тѣла въ цѣлой природѣ. Это дознается какъ другими естественными науками, такъ особенно медициною. Она находитъ, что какъ вездѣ есть два Эроса — небесный и земной, такъ и въ тѣлахъ постоянно обнаруживается два расположенія — здоровое и болѣзненное: первое укрѣпляется, а послѣднее изгоняется медициною; потому что дѣло медицины — внѣдрять въ тѣла расположеніе къ вещамъ здоровымъ и приводить къ согласію противуположности, каковы — наполненіе и испражненіе, теплота и холодъ, сухость и влажность. Такая же цѣль и гимнастики, и земледѣлія, и музыки; къ тому же стремятся и религія, и мантика, служащія посредницами отношеній между богами и человѣками. Всѣ эти противуположности сближаются любовію. Дѣлая такой взглядъ на Эроса, Эриксимахъ своимъ понятіемъ объ Эросѣ обнимаетъ, очевидно, всю природу, какъ физическую, такъ и нравственную: но яснаго сознанія тѣхъ степеней, по которымъ Эросъ развиваетъ свою дѣятельность,
После Павзания надлежало ораторствовать Аристофану; но у него на ту пору сделалась икота и мешала ему говорить. Нет ничего странного, что эта выходка, по намерению Платона, долженствовала быть антрактною шуткою, чтобы его Симпосион не представлялся беседою монотонною и педантскою: но если мы обратим внимание на содержание речей Эриксимаховой и Аристофановой, то и кроме того легко заметим, что первая, с одной стороны, имеет ближайшую связь с речью Павзания и Федра и должна была следовать за ними, с другой, могла быть произнесена естественнее всего врачом, тогда как комическая импровизация Аристофана, поставленная между серьезными речами Павзания и Эриксимаха, была бы вовсе не на месте и обезображивала бы целое. Итак вместо Аристофана импровизирует Эриксимах и говорит: Как ни хорошо поступил Павзаний, что различил двух Эросов; но эти Эросы, рассматриваемые только в отношении к человеческой душе, остаются всё-таки явлением односторонним. Сила Эроса простирается так далеко, что проникает души и тела в целой природе. Это дознается как другими естественными науками, так особенно медициною. Она находит, что как везде есть два Эроса — небесный и земной, так и в телах постоянно обнаруживается два расположения — здоровое и болезненное: первое укрепляется, а последнее изгоняется медициною; потому что дело медицины — внедрять в тела расположение к вещам здоровым и приводить к согласию противоположности, каковы — наполнение и испражнение, теплота и холод, сухость и влажность. Такая же цель и гимнастики, и земледелия, и музыки; к тому же стремятся и религия, и мантика, служащие посредницами отношений между богами и человеками. Все эти противоположности сближаются любовью. Делая такой взгляд на Эроса, Эриксимах своим понятием об Эросе обнимает, очевидно, всю природу, как физическую, так и нравственную: но ясного сознания тех степеней, по которым Эрос развивает свою деятельность,
