раскрылъ самую идею любви, и такимъ образомъ исчерпалъ предметъ какбы до дна, говоритъ рѣчь еще Алкивіадъ, и хвалитъ уже не Эроса, а Сократа. Это кажущееся отступленіе отъ предмета удивляетъ насъ не какъ недостатокъ, повидимому, разрушающій единство діалога, а какъ высокое совершенство плана, предначертаннаго Платономъ для изложенія Симпосіона; потому что заключительною рѣчью Алкивіада довольно выпукло обрисовывается даже самая цѣль, которую имѣлъ въ виду Платонъ, при изложеніи разсматриваемаго сочиненія. Описывая внутреннія и внѣшнія качества Сократа, разсматривая дѣла и отношенія его къ обществу и лично къ самому себѣ, Алкивіадъ видитъ въ немъ практическое осуществленіе той самой теоріи философской любви, которую Сократъ раскрывалъ въ своей рѣчи, и которую, по собственному его признанію, всегда старался осуществлять своею жизнію. «Утверждаю, говорить онъ, что Эроса долженъ чтить каждый человѣкъ; да и самъ я чту дѣло эротическое, особенно подвизаюсь въ немъ и внушаю то же другимъ (P. 212 B).» Потому-то Алкивіадъ приходитъ къ Агатону не при началѣ пира, а въ концѣ его — въ тотъ самый моментъ времени, когда Сократъ только что кончилъ свою рѣчь, и не имѣя болѣе матеріи для теоретическаго разсматриванія Эроса, нашелъ ее въ практической любви прежняго своего учителя. Итакъ, предметъ Алкивіадовой рѣчи есть равнымъ образомъ похвала Эросу, но Эросу въ смыслѣ эротической дѣятельности, являвшейся въ жизни Сократа и осуществлявшей идею любви, которою проникнута была душа его.
На пирѣ Агатона собесѣдники, какъ передаетъ бесѣду ихъ Аполлодоръ, произнесли въ похвалу Эроса семь рѣчей. Разсмотримъ содержаніе ихъ въ томъ порядкѣ, въ какомъ онѣ слѣдовали одна за другою, чтобы яснѣе видѣть взаимное ихъ отношеніе и легче схватить главныя мысли всего діалога. Первое похвальное слово Эросу произнесено было, какъ сказано, Федромъ. Этотъ любитель рѣчей, въ на-
раскрыл самую идею любви, и таким образом исчерпал предмет как бы до дна, говорит речь еще Алкивиад, и хвалит уже не Эроса, а Сократа. Это кажущееся отступление от предмета удивляет нас не как недостаток, по-видимому, разрушающий единство диалога, а как высокое совершенство плана, предначертанного Платоном для изложения Симпосиона; потому что заключительною речью Алкивиада довольно выпукло обрисовывается даже самая цель, которую имел в виду Платон, при изложении рассматриваемого сочинения. Описывая внутренние и внешние качества Сократа, рассматривая дела и отношения его к обществу и лично к самому себе, Алкивиад видит в нём практическое осуществление той самой теории философской любви, которую Сократ раскрывал в своей речи, и которую, по собственному его признанию, всегда старался осуществлять своею жизнью. «Утверждаю, говорить он, что Эроса должен чтить каждый человек; да и сам я чту дело эротическое, особенно подвизаюсь в нём и внушаю то же другим (P. 212 B).» Потому-то Алкивиад приходит к Агатону не при начале пира, а в конце его — в тот самый момент времени, когда Сократ только что кончил свою речь, и не имея более материи для теоретического рассматривания Эроса, нашел ее в практической любви прежнего своего учителя. Итак, предмет Алкивиадовой речи есть равным образом похвала Эросу, но Эросу в смысле эротической деятельности, являвшейся в жизни Сократа и осуществлявшей идею любви, которою проникнута была душа его.
На пире Агатона собеседники, как передает беседу их Аполлодор, произнесли в похвалу Эроса семь речей. Рассмотрим содержание их в том порядке, в каком они следовали одна за другою, чтобы яснее видеть взаимное их отношение и легче схватить главные мысли всего диалога. Первое похвальное слово Эросу произнесено было, как сказано, Федром. Этот любитель речей, в на-
