всякое другое — нуждается ли въ какомъ-нибудь совершенствѣ, какъ, напримѣръ, глаза — въ зрѣніи, уши — въ слышаніи? И потому для искуствъ требуется ли еще искуство, которое слѣдило бы за ихъ пользою и производило ее? Въ самомъ искуствѣ есть ли какой-нибудь недостатокъ, и каждое изъ нихъ имѣетъ ли нужду въ иномъ искуствѣ, которое наблюдало бы его пользу? А это наблюдающее не чувствуетъ ли B. надобности опять въ подобномъ, и такъ до безконечности? Или оно само заботится о своей пользѣ? Или, для усмотрѣнія пользы относительно худаго своего состоянія, не нуждается ни въ самомъ себѣ, ни въ другомъ, — такъ какъ ни одному искуству не присуще ни зло, ни заблужденіе, и искуство не обязано искать пользы чему-нибудь иному, кромѣ того, для чего оно — искуство, само же, какъ правое, оно — безъ вреда и укоризны, пока всякое изъ нихъ сохраняетъ именно ту цѣлость, какую должно̀ имѣть? Смотри-ка, въ принятомъ тобою точномъ смыслѣ такъ ли это, или иначе? — Кажется, такъ, C. сказалъ онъ. — Значитъ, искуство врачебное, спросилъ я, старается доставить пользу не врачебному искуству, а тѣлу? — Да, отвѣчалъ онъ. — И конюшенное — не конюшенному, а конямъ, и всякое другое — не само себѣ, — такъ какъ ни въ чемъ не нуждается, — а тому, въ отношеніи къ чему оно есть искуство? — Видимо такъ, сказалъ онъ. — Но искуства-то, Тразимахъ, надъ тѣмъ, для чего они — искуства, конечно начальствуютъ и имѣютъ силу. — Согласился, хоть и съ трудомъ. — Стало быть, и всякое также знаніе имѣетъ въ виду и представляетъ пользу не сильнѣйшаго, а низшаго и подчиненнаго себѣ. — Согласился наконецъ и на это, D. а пробовалъ было спорить. — Когда же онъ согласился, — я спросилъ: Такъ, не правда ли, что всякій врачь, какъ врачь, предписываетъ пользу, имѣя въ виду не врача, а больнаго? Вѣдь мы согласились, что врачь въ смыслѣ точномъ есть правитель тѣлъ, а не собиратель денегъ. Не согласились ли мы? — Подтвердилъ. — Не правда ли также, что и кормчій въ смыслѣ точномъ есть правитель корабельщиковъ, а не ко-
всякое другое — нуждается ли в каком-нибудь совершенстве, как, например, глаза — в зрении, уши — в слышании? И потому для искусств требуется ли еще искусство, которое следило бы за их пользою и производило ее? В самом искусстве есть ли какой-нибудь недостаток, и каждое из них имеет ли нужду в ином искусстве, которое наблюдало бы его пользу? А это наблюдающее не чувствует ли B. надобности опять в подобном, и так до бесконечности? Или оно само заботится о своей пользе? Или, для усмотрения пользы относительно худого своего состояния, не нуждается ни в самом себе, ни в другом, — так как ни одному искусству не присуще ни зло, ни заблуждение, и искусство не обязано искать пользы чему-нибудь иному, кроме того, для чего оно — искусство, само же, как правое, оно — без вреда и укоризны, пока всякое из них сохраняет именно ту целость, какую должно̀ иметь? Смотри-ка, в принятом тобою точном смысле так ли это, или иначе? — Кажется, так, C. сказал он. — Значит, искусство врачебное, спросил я, старается доставить пользу не врачебному искусству, а телу? — Да, отвечал он. — И конюшенное — не конюшенному, а коням, и всякое другое — не само себе, — так как ни в чём не нуждается, — а тому, в отношении к чему оно есть искусство? — Видимо так, сказал он. — Но искусства-то, Тразимах, над тем, для чего они — искусства, конечно начальствуют и имеют силу. — Согласился, хоть и с трудом. — Стало быть, и всякое также знание имеет в виду и представляет пользу не сильнейшего, а низшего и подчиненного себе. — Согласился наконец и на это, D. а пробовал было спорить. — Когда же он согласился, — я спросил: Так, не правда ли, что всякий врачь, как врачь, предписывает пользу, имея в виду не врача, а больного? Ведь мы согласились, что врачь в смысле точном есть правитель тел, а не собиратель денег. Не согласились ли мы? — Подтвердил. — Не правда ли также, что и кормчий в смысле точном есть правитель корабельщиков, а не ко-
