однакожъ берегитесь, чтобы я не-хотя не обманулъ васъ, подсовывая вамъ фальшивый счетъ роста. — Будемъ беречься, по возможности; только продолжай. — Согласившись съ вами, началъ я, и припомнивъ сказанное вамъ прежде и многократно говоренное уже въ другихъ случаяхъ... — Что говоренное? B. спросилъ онъ. — Многоразличное прекрасное и многоразличное доброе, отвѣчалъ я, что̀ все порознь называемъ и опредѣляемъ словомъ. — Конечно называемъ. — Само прекрасное, само доброе, и такъ все, что тогда полагали, какъ многое, мы называемъ опять по единой идеѣ каждаго и утверждаемъ, что она одна въ каждомъ. — Такъ. — И говоримъ, что тѣ многія недѣлимости видятся, но не мыслятся; а идеи опять, мыслятся, C. но не видятся. — Безъ сомнѣнія. — Чѣмъ же въ насъ самихъ видимъ мы видимое? — Зрѣніемъ, сказалъ онъ. — Тоже не слухомъ ли, — слышимое, и не другими ли чувствами — все чувствуемое? спросилъ я. — Какже? — Такъ понялъ ли ты, спросилъ я, какую драгоцѣнную силу видѣть и быть видимымъ создалъ зиждитель чувствъ? — Не очень, сказалъ онъ. — Но смотри сюда. Нуждаются ли слухъ и звукъ въ иномъ родѣ, чтобы первый слышалъ, а послѣдній былъ слышимымъ, D. такъ что, если не привзойдетъ это третіе, — слухъ не будетъ слышать, а звукъ не будетъ слышимъ? — Ни въ какомъ[1], сказалъ онъ. — А вѣдь думаю, продолжалъ я, что и многія другія чувства, чтобъ не сказать — никоторое, не нуждаются ни въ чемъ подобномъ. Или ты можешь указать на которое-нибудь? — Я-то не могу, сказалъ онъ. — Но не замѣчаешь ли,
- ↑ Мы, конечно, извинимъ Платона за отрицаніе посредствъ между слухомъ и звукомъ: въ его время законы акустики еще не были достаточно раскрыты; тогда не знали истины, извѣстной нынѣ всякому, что въ безвоздушномъ пространствѣ никакой слухъ не услышитъ никакого звука.
изъ чего выводятся. Иногда мысли о высочайшемъ благѣ выводятъ не изъ высочайшаго блага, котораго не знаютъ; а наоборотъ — само высочайшее благо опредѣляютъ характеромъ своихъ мыслей, которыя созрѣли на домашней почвѣ. Иногда судятъ не о копіи по оригиналу, а напротивъ — объ оригиналѣ по копіи, забывая, что эта копія, отъ худаго обращенія съ нею, пріобрѣла много своеобразнаго, запятнана, загрязнена, обезображена. Въ такомъ случаѣ она будетъ, конечно, плодомъ, непохожимъ на отца, или фальшивымъ счетомъ роста на капиталъ.
однакож берегитесь, чтобы я не-хотя не обманул вас, подсовывая вам фальшивый счет роста. — Будем беречься, по возможности; только продолжай. — Согласившись с вами, начал я, и припомнив сказанное вам прежде и многократно говоренное уже в других случаях... — Что говоренное? B. спросил он. — Многоразличное прекрасное и многоразличное доброе, отвечал я, что̀ всё порознь называем и определяем словом. — Конечно называем. — Само прекрасное, само доброе, и так всё, что тогда полагали, как многое, мы называем опять по единой идее каждого и утверждаем, что она одна в каждом. — Так. — И говорим, что те многие неделимости видятся, но не мыслятся; а идеи опять, мыслятся, C. но не видятся. — Без сомнения. — Чем же в нас самих видим мы видимое? — Зрением, сказал он. — Тоже не слухом ли, — слышимое, и не другими ли чувствами — всё чувствуемое? спросил я. — Какже? — Так понял ли ты, спросил я, какую драгоценную силу видеть и быть видимым создал зиждитель чувств? — Не очень, сказал он. — Но смотри сюда. Нуждаются ли слух и звук в ином роде, чтобы первый слышал, а последний был слышимым, D. так что, если не привзойдет это третие, — слух не будет слышать, а звук не будет слышим? — Ни в каком[1], сказал он. — А ведь думаю, продолжал я, что и многие другия чувства, чтоб не сказать — никоторое, не нуждаются ни в чём подобном. Или ты можешь указать на которое-нибудь? — Я-то не могу, сказал он. — Но не замечаешь ли,
————————————
- ↑ Мы, конечно, извиним Платона за отрицание посредств между слухом и звуком: в его время законы акустики еще не были достаточно раскрыты; тогда не знали истины, известной ныне всякому, что в безвоздушном пространстве никакой слух не услышит никакого звука.
из чего выводятся. Иногда мысли о высочайшем благе выводят не из высочайшего блага, которого не знают; а наоборот — само высочайшее благо определяют характером своих мыслей, которые созрели на домашней почве. Иногда судят не о копии по оригиналу, а напротив — об оригинале по копии, забывая, что эта копия, от худого обращения с нею, приобрела много своеобразного, запятнана, загрязнена, обезображена. В таком случае она будет, конечно, плодом, непохожим на отца, или фальшивым счетом роста на капитал.
