щимъ D. внутри обоихъ? — Да. — Слѣдовательно, мнѣніе находится среди этихъ двухъ. — Совершенно такъ. — Не говорили ли мы прежде, что если что-нибудь представляется и существующимъ и вмѣстѣ несуществующимъ, то это что-нибудь лежитъ между истинно существующимъ и вовсе несуществующимъ, и что о немъ не будетъ ни знанія ни незнанія, но откроется опять нѣчто среднее между незнаніемъ и знаніемъ? — Правильно. — Теперь же вотъ между ними открылось то, что мы называемъ E. мнѣніемъ. — Открылось. — Значитъ, намъ остается найти, повидимому, участвующее въ томъ и другомъ, — что̀ есть и что̀ не есть, и до точности правильно неназываемое никоторымъ, чтобы, если откроется, что таково само мнимое, мы справедливо давали вещамъ названія, къ крайнимъ прилагая крайнія, а къ среднимъ среднія. Или не такъ? — Такъ. — Но предположивъ это, пусть, скажу, говоритъ мнѣ и отвѣчаетъ тотъ добрый человѣкъ, который не признаетъ самого прекраснаго 479. и никакой идеи самой красоты, всегда себѣ равной и тожественной, а мыслитъ многіе прекрасные предметы, — тотъ любитель смотрѣть, никакъ не соглашающійся, когда ему говорятъ о бытіи одного прекраснаго и справедливаго, и о прочемъ такимъ же образомъ: въ этихъ именно прекрасныхъ предметахъ, скажемъ мы, почтеннѣйшій, не проявляется, думаешь, ничего безобразнаго? въ этихъ справедливыхъ — ничего несправедливаго? въ этихъ благочестивыхъ — ничего нечестиваго? — Нѣтъ, сказалъ онъ, они по необходимости являются какъ-то и прекрасными и безобразными. Таково и все B. другое, о чемъ ты спрашиваешь. — Что же? величины двойныя являются менѣе ли половинными, чѣмъ двойными? — Не менѣе. — И большими также, и малыми, и легкими, и тяжелыми не болѣе будутъ называться тѣ, которыя мы называемъ, чѣмъ противныя имъ? — Нѣтъ, сказалъ онъ, каждая величина будетъ имѣть то и другое значеніе. — Такъ изъ многихъ величинъ та отдѣльная, о которой кто сказалъ бы, что она есть, — лучше ли есть, чѣмъ не есть? — Это, отвѣчалъ онъ, походитъ на обоюдности, произносимыя во время пировъ,
щим D. внутри обоих? — Да. — Следовательно, мнение находится среди этих двух. — Совершенно так. — Не говорили ли мы прежде, что если что-нибудь представляется и существующим и вместе несуществующим, то это что-нибудь лежит между истинно существующим и вовсе несуществующим, и что о нём не будет ни знания ни незнания, но откроется опять нечто среднее между незнанием и знанием? — Правильно. — Теперь же вот между ними открылось то, что мы называем E. мнением. — Открылось. — Значит, нам остается найти, по-видимому, участвующее в том и другом, — что̀ есть и что̀ не есть, и до точности правильно неназываемое никоторым, чтобы, если откроется, что таково само мнимое, мы справедливо давали вещам названия, к крайним прилагая крайние, а к средним средние. Или не так? — Так. — Но предположив это, пусть, скажу, говорит мне и отвечает тот добрый человек, который не признает самого прекрасного 479. и никакой идеи самой красоты, всегда себе равной и тожественной, а мыслит многие прекрасные предметы, — тот любитель смотреть, никак не соглашающийся, когда ему говорят о бытии одного прекрасного и справедливого, и о прочем таким же образом: в этих именно прекрасных предметах, скажем мы, почтеннейший, не проявляется, думаешь, ничего безобразного? в этих справедливых — ничего несправедливого? в этих благочестивых — ничего нечестивого? — Нет, сказал он, они по необходимости являются как-то и прекрасными и безобразными. Таково и всё B. другое, о чём ты спрашиваешь. — Что же? величины двойные являются менее ли половинными, чем двойными? — Не менее. — И большими также, и малыми, и легкими, и тяжелыми не более будут называться те, которые мы называем, чем противные им? — Нет, сказал он, каждая величина будет иметь то и другое значение. — Так из многих величин та отдельная, о которой кто сказал бы, что она есть, — лучше ли есть, чем не есть? — Это, отвечал он, походит на обоюдности, произносимые во время пиров,
